Лори Макбейн - Найди меня, любимый Страница 20

— Рад видеть тебя, Валентин. — Сэр Уильям Дэвис пожал руку молодому человеку. — Хорошо поплавал?

— Да, неплохо.

— Сколько испанских талионов вы затопили? — спросил Саймон. Лицо его, по-детски наивное, выражало полнейшее восхищение.

— Саймон, прошу тебя, у тебя еще будет время, чтобы послушать байки дяди, — остановила мальчика Элспет. — Мне сообщили, что ты даже па ночь не захотел остаться.

— Как это, Валентин?! — Сэр Уильям покраснел. — Уайтсвуд всегда останется вашим домом. Послушайте, я знаю, что у вас есть дом в Корнуолле, но я всегда надеялся, с того самого дня, как стал здесь хозяином, что вы, ваша сестра и тетя будете продолжать считать этот дом своим, и приезжать сюда, и жить здесь сколько захотите.

— Спасибо, сэр Уильям. — Валентин чувствовал себя неловко. Одно его слово разрушит всю эту идиллию. — Нам надо поговорить. Тогда вы поймете, почему я так тороплюсь.

— Саймон, скажи няне, пусть уложит Бетси и Уилфреда спать. Саймон кивнул, взял младших за руки и вывел их из комнаты.

Огонь в камине уже догорал, когда капитан закончил рассказ. Элспет слушала, уставившись в пол. Сэр Уильям не отрывал взгляда от пылающего в камине огня.

— На рассвете я отправляюсь в Хайкрос. Нужно известить двоюродного брата Джеффри Кристиана. Затем я вернусь в Лондон, потом отправлюсь в Корнуолл и сообщу все сестре и тете. А после, — помолчав, добавил Валентин, — поплыву в Вест-Индию.

Элспет кивнула, но глаз так и не подняла.

— Конечно. — Сэр Уильям встал. Как-то разом он постарел. Плечи его поникли, губы дрожали. Валентину было жалко этого человека. Всего час назад капитан видел его счастливым и гордым, добрым хозяином дома, отцом семьи. И вот теперь Дэвис терял все — дом, жену, семью.

Рука сэра Уильяма слегка дрожала. Он положил ее на плечо Уайтлоу и произнес:

— Я знаю, что ты должен ехать. По-другому нельзя. Что бы ни случилось, на все воля Божья.

Не сказав больше ни слова, он вышел из комнаты.

— Элспет, — тихо позвал Валентин.

Элспет подняла голову. В глазах ее было страдание.

— Семь лет прошло, Валентин. Я считала его погибшим. Я любила его так, как никого не любила. Вначале мне трудно было привыкнуть к мысли, что его нет. Потом я привыкла. Я приняла как подарок судьбы то счастье, которое, как мне казалось, больше недоступно для меня. Я не думала, что смогу полюбить другого. Я не просила у Господа любви. Я хотела, чтобы все чувства во мне умерли вместе с Бэзилом. Но я вновь обрела счастье, и я люблю Уильяма, Валентин. Понимаешь?

— Да.

— Как может такое великое счастье приходить вместе с такой печалью? Когда я услышала, что Бэзил, может быть, жив, мое счастье не знало границ. Знать, что он жив! Боже, как я молилась, только бы услышать эту новость. Но сейчас… Если он вернется, нашей жизни с Уильямом наступит конец. Что нам делать, Валентин? — спросила она.

Валентин хотел ответить, но Элспет покачала головой.

— Пусть благословит тебя Господь в твоем путешествии, — прошептала она.

И, вздохнув, вышла следом за Уильямом.

Хайкрос, семейный дом Кристианов, выглядел совсем не так, как в бытность прежних хозяев. Казалось, дом состарился на несколько десятков лет. Не таким помнил его Валентин, когда приезжал нанести визит Джеффри Кристиану и Магдалене. Тогда Хайкрос излучал радость и свет.

Угрюмый конюх неторопливо шел к нему от конюшен. Судя по соломинкам, прилипшим к его штанам и куртке, он спал на сеновале. И слуга не собирался скрывать от гостя своего неудовольствия из-за того, что ему помешали.

— Хозяин знает о вашем приезде? — Слуга загородил капитану дорогу. — Откудова вы взялись?

— Пойди передай хозяину, что к нему приехал Валентин Уайтлоу.

— Скажу вам, долгонько придется ждать хозяина, пока он занят этим портретом. Один чудаковатый джентльмен приехал из Лондона, чтобы нарисовать портрет с хозяина. Он хотел сделать королеве подарок, вручить ей свое изображение. — Конюх захихикал. — Хозяин от себя без ума. Только вот ведь незадача: королева и не думала его приглашать. Но не беда. Портрет-то все равно не был готов. Не мог же он подарить ей картину с одним глазом и без волос, хотя, если поразмыслить, может, так оно даже больше ему идет. Как бы то ни было, он просил его не беспокоить. Он, знаете ли, может рассердиться, а когда хозяин сердится, то становится слегка не в себе. Лупит чем попало…

— Я, пожалуй, рискну испытать судьбу, — прервал Валентин конюха.

— Как хотите. Дверь не заперта. Хозяин в галерее. Вашей милости будет угодно, чтобы я распряг лошадей?

— Мы ненадолго.

Конюх пожал плечами и пошел прочь. Потом спохватился, вернулся, взял лошадей под уздцы и повел их в конюшню.

Двое господ в дальнем конце галереи не заметили появления нежданных гостей. Хартвел Барклай стоял, одной рукой упершие в бедро, и, глядя в окно, озирал свои владения.

— О, господин Барклай, этот портрет будет вершиной моего искусства, — восклицал художник, переводя взгляд с образца на холст и добавляя изображению свежей краски.

— За те деньги, что я тебе плачу, ты должен создать шедевр, не меньше, — ответил Барклай визгливым голосом, нелепым и странным для такого солидного мужчины.

Валентин остановился в нескольких шагах позади художника. Его присутствия по-прежнему никто не замечал. Взглянув на портрет, Уайтлоу понял, что нарисованный человек мало похож на оригинал.

Человек на портрете походил на греческого бога. Лицо неземной красоты в обрамлении вьющихся пшеничных волос. Красавец в шелковых панталонах, обтягивающих мускулистые ноги, стоял в непринужденной позе. Художник немало внимания уделял и другим деталям: богато украшенный гульфик, пропорции которого были значительно преувеличены художником, говорил о несомненных мужских достоинствах его обладателя.

В отличие от копии внешность оригинала была отталкивающей. Ни о каком римском профиле речи не шло. Нос у Хартвела был картошкой, глаза близко посажены, подбородок двойной, волосы — там, где они еще оставались (на макушке их не было совсем) — представляли собой неопрятную блеклую массу. Что же до весьма внушительного живота, то его не стыдно было запечатлеть в, так сказать первозданном виде. Что художник и сделал.

— Черт, у меня шея затекла. Время ленча уже, верно, прошло. Можно подумать, что ты церковь расписываешь, так у тебя долго дело идет. С меня пока довольно! — Желудок Хартвела Барклая вторил своему обладателю.

— Я тоже не против передохнуть, — согласился художник.

— Ты опустошишь все мои кладовые, — фыркнул хозяин. — У меня и так с тобой буфет опустел. Имей в виду, что, когда придет время расчета за работу, я учту все расходы. Попробуй только возьми за ужином второй кусок мяса! Хартвел подошел к портрету.