Анастасия Дробина - Барыня уходит в табор Страница 20

На углу Полянки и Старомонетного переулка остановился извозчик. Из саней выпрыгнули две фигуры.

– Вот он, дом баташевский. Ну, идешь, морэ? Думай живей, а то холодно… – Митро ожесточенно захлопал рукавицами, бормоча: – Никакого порядка не стало… Еще вчера солнце светило, а теперь… Конец света, что ли?

Илья молча смотрел на баташевский забор – высокий, без единого просвета. Случись неладное – как перескочишь через такой? Сам дом едва можно было рассмотреть сквозь пелену снега. Кажется, в одном окне светится огонек. Или это мерещится ему? Может, пока не поздно, домой?.. Если бы не Митро, Илья бы так и сделал. Но тот стоял рядом, отворачиваясь от летящего в лицо снега, и скалил зубы:

– Ну что? Идешь, морэ? Или мне заместо тебя сходить?

– Еще чего! – огрызнулся Илья, делая шаг к воротам. И вздрогнул, когда массивная створка тихо, совсем без скрипа приоткрылась.

– Дэвлэса [13], – шепотом сказал Митро, отступая в темноту.

В образовавшейся щели показалось лицо Катьки, до самых глаз замотанное платком. Она поманила Илью. Он молча скользнул в ворота. Откуда-то из-за дома доносился сдавленный собачий брех. Через заметенный снегом двор тянулась цепочка следов.

– Иди след в след… – прошептала Катерина. Илья пошел за ней, стараясь угадывать в темные ямки.

– Быстрей, каторжный! Не дай бог, Разгуляй сорвется!

Он пошел быстрее. Вот уже и низенькая дверь черного хода, запах смазных сапог и керосина, скрипучие ступеньки, темные переходы, коридоры, лестницы… Сначала Илья пытался все запоминать, а потом махнул рукой – бесполезно. В верхних комнатах запахло соленьями и мышами. Горничная шла впереди, керосиновая лампа мигала в ее руке.

– Катя… – позвал он ее. Она обернулась с испуганным лицом, панически зашептала:

– Чего орешь?! Хозяина нет, так Кузьмич, старый черт, не спит, бессонница у него по старости. Не дай бог, нас с тобой увидит! Он даром что восьмой десяток меняет, а глаза, как у молодого. И непременно барыне скажет, лететь мне тогда белой лебедицей обратно к мадам на Грачевку!

– Ты куда меня ведешь?

– К себе, знамо дело! Вот уже и прибыли.

Катерина остановилась перед закрытой дверью, из-под которой выбивалась узкая полоска света. Илья потянулся обнять ее. Катька отстранилась, уперлась рукой в его грудь:

– Обожди… Что это у тебя?

Про вино и конфеты, спрятанные за пазухой, Илья совсем забыл. Катька мгновенно вытащила их, рассмотрела в свете лампы французскую картинку на коробке (Митро клялся всеми святыми, что это последняя парижская мода), тихо рассмеялась:

– Это мне? Мне?! Ах ты, мой яхонтовый… Вино какое, мадерца? Уважаю, сил нет! Вместе выпьем. Ступай сейчас в горницу, там открыто, а я – через минутку, только бутылку открою… – и, прежде чем Илья успел возразить, метнулась к лестнице, в темноту.

С минуту Илья стоял неподвижно, не решаясь зайти. Но затем вспомнил про Кузьмича с его бессонницей, представил себе, что может быть, выгляни старик ненароком в галерею, и поспешно потянул за ручку. Дверь, чуть скрипнув, отворилась.

Сначала Илья увидел пятно света. На краю стола стояла свеча. Желтый дрожащий круг ложился на пол. Света было мало, но Илья все равно заметил, что комната, пожалуй, великовата для горничной. Два окна, занавеси с кистями, бархатная скатерть с бахромой, в углу темнеет целая божница – семь или восемь больших икон с позолоченными окладами, отделанная цветными каменьями лампадка… Забеспокоившись, Илья повернулся в другую сторону. И увидел такое, от чего на спине выступил холодный пот. У стены стояла огромная двуспальная кровать под пологом. И там, за этим пологом, кто-то был.

«Все… пропал…» В горле тут же пересохло. Илья отчаянно смерил взглядом расстояние до окна, понял – не успеть… Такой же взгляд – на дверь. Скорее выбежать, выскочить наружу, к черту отсюда… но куда?! Как выбираться из темных бесконечных коридоров? В какую сторону бежать? Дэвлалэ… Проклятая Катька, не показала толком нужную дверь…

Полог пополз в сторону. Илья прижался к стене, зажмурился, готовясь услышать истошный женский крик. Прошел миг, другой… Тишина. Илья открыл глаза.

Баташева стояла в двух шагах. Она была босиком, в длинной, до пола, рубашке. Неприбранные волосы тяжелыми прядями спускались до колен, отливали в свете свечи тусклым золотом. Как ни был перепуган Илья, он все же заметил, что женщина спокойна. В серых, широко расставленных глазах было изумление – не более.

– Ты? – шепотом спросила она. Быстро подошла.

Он шарахнулся в сторону, нечаянно задел стоящую на столике чашку, та упала на пол, со звоном разлетелась на куски. Илья отчетливо понял: пришел его конец.

– Что ты… тихо… – прошептала Баташева. Нагнулась было за осколками… и вдруг застыла, вскинув ладонь к губам.

Снаружи, приближаясь, зашаркали шаги. Илья не успел опомниться, а женщина уже метнулась к двери, бесшумно опустила тяжелую щеколду, запираясь изнутри, схватила его за руку:

– Молчи! Христа ради, молчи!

Об этом Илью просить не надо было: язык и без того присох к зубам. Старческие шаги приближались. Вскоре послышался дребезжащий голос:

– Лизавета Матвевна, душенька! Не у вас ли грохнуло?

Баташева молчала, продолжая сжимать руку Ильи. Он не пытался освободиться. Даже если бы можно было сбежать, он не смог бы сейчас этого сделать: руки и ноги казались чужими.

– Лизавета Матвевна! – медная ручка двери шевельнулась. Баташева прижала палец к губам, на цыпочках отошла к постели.

– Кузьми-и-ч… – простонала оттуда томно, с зевком. – Что тебе неймется? Ночь-полночь…

– Извиняемси… Не у вас ли грохнуло?

– Ты с ума сошел? По пустякам будить… Мыши бегают, поди… Иди спать. Вот я Иван Архипычу пожалуюсь…

За дверью – нерешительное кряхтение. Затем шаги зашаркали прочь.

Илья съехал по стене на пол, шумно вздохнул. Пот крупными каплями бежал по спине. Не открывая глаз, он почувствовал, как его тронули за плечо.

– Ты не бойся. Я не закричу, никого звать не стану. Да не дрожи так, пожалуйста… Со мной тоже трясенье делается.

Он поднял голову. Баташева стояла рядом. Свеча была у нее за спиной. Желтый неровный огонек насквозь высвечивал рубашку. Илья отвел глаза. Затем, не выдержав, взглянул снова.

– Ты только молчи, – попросила она, оглянувшись на дверь. – Не губи меня, молчи. Ничего тебе не будет. Что ты дрожишь? Встань с пола, сядь сюда, за стол…

Ничего не понимая и уяснив лишь, что верещать и звать на помощь баба не собирается, Илья поднялся. Глядя в пол, пробормотал:

– Прощенья просим, барыня…

– Может, ты вина хочешь? У меня есть…

Илья поднял голову. Баташева сидела напротив, смотрела в упор, без улыбки. С распущенной косой, в простой, падающей с плеч рубашке она казалась совсем девочкой. Мельком Илья подумал, что «барыня», пожалуй, моложе его. Но почему же она не кричит? Почему прогнала Кузьмича? Почему даже Катьку, эту вертихвостку, не кликнет? Она не боялась, не дивилась тому, что он вломился к ней среди ночи, что застал ее в рубашке. Она будто ждала его… Илья присел на самый край стула, напряженный, растерянный, каждый миг готовый прыгнуть в окно.