Кейси Майклз - Маскарад в лунном свете Страница 20

И от слишком умных. От них тоже придется избавиться. «Перво-наперво, мы покончим со всеми адвокатами», — написал Шекспир. Похвальная мысль, но глупо было бы этим и ограничиться. Будь Шекспир жив, его тоже пришлось бы убрать. Писатели, мыслители, мягкотелые мечтатели, верящие, что человек должен помогать своему ближнему, — все они были кучкой излишне эмоциональных, заблуждающихся людей.

Выжить должны сильнейшие, наиболее приспособленные, те, кто заслужил право на жизнь, а не те, кто является тяжким бременем для государственной казны, и не те, кто пытается затронуть чувствительные струны в душах людей рассуждениями о равенстве и справедливости и прочим прекраснодушным бредом. С ними тоже придется разделаться, уничтожить их после того, как они сыграют свою роль. После того, как он использует их для достижения собственных целей, перетянув на свою сторону страстными речами в Парламенте, в которых он неизменно проповедовал то, что эти дураки хотели слышать.

И, наконец, нужно будет избавиться от нечистокровных англичан — ирландцев, евреев, цыган, всех нечистых. Англия — для англичан.

Таков был совершенный, продуманный, предопределенный порядок.

Богом данное право королей — вот основа мирового порядка, вот истина, о которой забыли так надолго, что теперь ее воплощением был пускающий слюни, слабоумный, второразрядный «король» германского происхождения, бродящий по балконам королевского дворца с волочащейся по полу спутанной седой бородой. Безумный король и выводок его интригующих слабохарактерных детей, которыми верховодил наихудший из них — Георг, принц Уэльский, способный оценить хорошо сшитый костюм, но не способный добиться послушания от своей распутной жены.

Страна уже была на грани мятежа. Война с Наполеоном Бонапартом, растущая угроза войны с Америкой, оскудение королевской казны — а принц Уэльский в это время выбрасывает тысячи фунтов на строительство еще одного дурацкого дворца в Брайтоне и консультируется со своим поваром чаще, чем с министрами кабинета. Это заставляло усомниться в том, что принц Уэльский станет когда-либо Георгом IV.

Люди в равной мере боялись того, что король Георг умрет, и того, что он будет жить вечно. Кое-кто стал снова поговаривать о том, чтобы сделать тщеславного пустоголового транжиру принца Уэльского принцем-регентом и вручить бразды правления в его некомпетентные руки.

Не нужно было больше ждать, когда наступит время для установления нового порядка, основанного на разумных посылках, — избранные занимают то положение, какое заслуживают, лучшие представители остальной части населения отбираются для служения этим избранным, для помощи в превращении Британской империи в такое государство, которое будет вызывать зависть у всех соседей. Это время уже пришло. И он станет тем, кто будет править этой империей. Он станет королем. Нет, больше, чем королем. Он будет Всем и Всеми, высшей властью. Да, недалек тот день, когда люди будут дрожать у его ног. И Маргарита, прекрасная пылкая Маргарита будет принадлежать ему. Безраздельно. Так, как должна была принадлежать ему Виктория.

Проклятая судьба. Она распорядилась так, что он надолго уехал из дому, а в это время Жоффрей Бальфур вскружил хорошенькую головку Виктории своими дурацкими поэтическими бреднями. Кто бы мог подумать, что ее отец окажется настолько глуп и позволит ей выйти замуж в шестнадцать лет, до того даже, как ее вывели в свет. Потеря Виктории больно его задела, но куда больнее было то, что она про меняла его на Жоффрея Бальфура, человека ниже его во всех отношениях.

В прошлом году он снова проиграл. Его расчеты оказались ошибочными, а Виктория показала себя совсем не такой женщиной, какой он ее всегда представлял. Но ему не следовало выходить из себя. Это было глупостью, потенциально опасной глупостью. Все равно она к тому времени стала уже слишком старой и наверняка слишком слабой, да к тому же и поглупела за годы, прошедшие после той опасной катастрофы с Жоффреем Бальфуром. Но он так долго мечтал о ней, что даже не удосужился подумать о последствиях брака с женщиной, которая, скорее всего, была уже бесплодной, а, может быть, и психически неуравновешенной.

К счастью, он не был упрямым и ограниченным. Он готов был внести некоторые небольшие изменения в свой план. А за прошедший год он его даже усовершенствовал.

В третий раз он добьется успеха. Маргарита в избытке обладала всеми теми качествами, которых не хватало ее матери. Виктория была слабой, Маргарита сильной. Виктория быстро поддалась старости, утратила вкус к жизни. В Маргарите через край били молодость, энергия, страсть. Скоро он перестанет таиться, даст ей знать о своем растущем восхищении, своей привязанности к ней и потихоньку, исподволь, начнет приучать ее к мысли о браке с ним. Вместе они положат начало замечательной династии… он скользнет между ее бедер с шелковистой кожей… его мужское естество пройдет сквозь занавес ее девственности и войдет туда, где ему и надлежит быть… и извергнет семя в самые ее глубины, а она будет выгибаться в экстазе, выкрикивая его имя…

— Вильям? А, Вильям, вот ты где, в этом темном углу. Твой слуга сказал, что я найду тебя здесь. Опять вынашиваешь честолюбивые планы создания империи, а?

Вильям Ренфру, граф Лейлхем отвернулся от окна и небрежно кивнул, приветствуя сэра Ральфа Хервуда.

— Может, и так, Ральф, — тихо ответил он, садясь на диванчик с изогнутой спинкой, стоявший в середине комнаты, — спина выпрямлена, ноги твердо упираются в пол, — но, во-первых, я, в отличие от Милтона, не закрываю глаза на реальную действительность, а во-вторых, наша, как ты ее назвал, империя возникнет в результате планирования и решительных действий, а не в результате воззваний к Богу или Дьяволу.

Он улыбнулся, давая сэру Ральфу понять, чтобы тот сел рядом.

— Ну а как дела у тебя этим прекрасным утром? Наверное, полон хороших новостей о нашем грядущем успехе?

— Не совсем так, Вильям. Американец бесполезен. — Сэр Ральф откинулся на подушки, положив ногу на ногу.

Его лицо с правильными, но лишенными индивидуальности чертами, приняло выражение, которое при внимательном рассмотрении можно было бы назвать хмурым. Вообще-то лицо сэра Ральфа было настолько невыразительным, что, глядя на него, невозможно было определить, умен этот человек или нет, испытывает ли он в данный момент страх, удивление или какое-то совсем другое чувство.

Сэр Ральф, давно пришел к выводу Вильям, был подобен чистому листу бумаги, на котором можно было писать все что угодно, гадая о том, что же спрятано внутри. Если, конечно, кому-то хотелось копаться в таких глубинах, но большинство подобного желания не проявляло. В этот эгоистичный век проще было предположить, что сэр Ральф был просто покладистым человеком, верил в то же, во что верили и вы, чувствовал так же, как и вы, хотел того же, чего и вы. Никому, за исключением Вильяма, не пришло бы в голову заподозрить сэра Ральфа в том, что у него есть хоть какое-то честолюбие.