Принцессы оазиса (ЛП) - Бекитт Лора Страница 20

Вскоре в пансион начали пребывать новые воспитанницы, но поскольку Жаклин была в числе первых и у них сложился свой кружок, несмотря на некоторые особенности поведения и внешности, ее воспринимали как равную. Не было ни презрения, ни подозрений, ни насмешек, тем более все девочки были из хороших семей, воспитанные, порой даже слишком скованные, потому что их с раннего детства приучали вести себя подобно маленьким женщинам.

Ивонна была куда живее и общительнее остальных. Она привязалась к Жаклин; отчасти из-за Натали, а еще потому, что арабка была такой необычной.

В дортуаре их кровати стояли рядом, и Ивонна завела привычку, когда все улягутся спать, шептаться с новой подружкой, благо та все лучше и лучше понимала по-французски.

— А кто твои родители? Как зовут твою маму? — однажды спросила она.

Жаклин промолчала, и Ивонна решила, что та не поняла вопроса. На самом деле, девочка просто не знала, что ответить.

Спустя три недели в пансион наведался Фернан Рандель. На всякий случай он решил проведать Жаклин раньше своей супруги.

Впервые увидев приемного отца маленькой арабки, монахиня удивилась. Она ожидала увидеть мужчину, безнадежно испорченного войной. Однако собранность и строгость майора не скрывали его человечности. А еще сестре Доротее почудилось, будто за внешней суровостью Фернана Ранделя таится пронзительное, на грани отчаяния одиночество.

Она предложила ему присесть, и, поблагодарив, мужчина опустился на стул. Монахине казалось, что Фернан Рандель ждет от нее каких-то конкретных выводов и советов, потому на вопрос о том, как дела у Жаклин, она ответила:

— Вы сами знаете, что с девочкой не все ладно. Потеряв родных и память, она перенесла тяжелую душевную травму и сейчас пытается найти некую точку опоры. Ей приходится делать это в чужом, незнакомом мире. Как всякий ребенок, она постепенно оправится, но станет иной. То есть, в какой-то степени, это будет уже не она. Вас это не волнует?

— Волнует. Но я не знаю, что нужно делать.

— Что-то подсказывает мне, что лично вы не собирались удочерять эту девочку.

— Это была прихоть моей жены, — признался майор. — А моя супруга — весьма своеобразный человек. Даже прожив с ней немало лет, я далеко не всегда ее понимаю.

— Насколько я мне известно, вы спасли этого ребенка? — уточнила монахиня, и Фернан вскинул удивленный взор.

Что наплела Франсуаза сестре Доротее?! Не зная этого, он уклонился от прямого ответа:

— Можно сказать и так. Я пытался вернуть девочку в ее мир, но, по-видимому, ее родные погибли.

— Значит, обратного пути не существует, и надо думать, как двигаться вперед, — с долей суровости произнесла монахиня. — Рано или поздно вы заберете Жаклин из пансиона. А пока она должна, — сознавая, что это не совсем правильное слово, сестра Доротея слегка споткнулась, — научиться видеть в вас своих родителей.

— И как этого добиться?

— Прежде всего — любовью. Вспомните свою семью, мать и отца, их отношение к вам.

— Я вырос сиротой.

— Почему? — с искренним сочувствием поинтересовалась сестра Доротея.

— Отец погиб на войне, а мать умерла. Я не знаю, как заслужить или завоевать расположение ребенка.

— Не надо делать ни того, ни другого. Просто протяните некую ниточку от себя к ней. Попробуйте испытать сочувствие, жалость… Все, что делается от чистого сердца, свято и нерушимо. Самое главное в нашей жизни чувство обладает способностью помогать нам во всем. Ведь вы наверняка кого-то любите или любили.

Фернан задумался, после чего нерешительно произнес:

— Мне кажется, даже такое, как вы говорите, святое чувство, как любовь, способно претерпеть множество изменений.

— Вы правы, — спокойно подтвердила монахиня и добавила: — Но я открою вам секрет: любовь к ребенку, своему ребенку, не меняется. Это Божий подарок на всю жизнь.

— Мне бы хотелось в это верить, — вздохнул Фернан, и сестра Доротея заметила:

— Конечно, для вас это будет нелегкий труд. Но, поверьте, он того стоит! Сейчас я приведу Жаклин. Говорите с ней по-французски: она многому научилась. — И заметила: — В ней сохранилась некая диковатость, но это придает ей своеобразие, скажу больше — очарование. Я не хотела брать ее в пансион, но теперь изменила свое мнение.

— Других детей не смущает, что Жаклин принадлежит к иному народу? В нашем обществе бытует мнение, что каждый должен жить среди равных себе.

— Воспитанницы этого не понимают и не задумываются об этом.

— А их родители?

Сестра Доротея улыбнулась.

— Они навещают своих детей. И потом внешне Жаклин не так уж сильно отличается от остальных воспитанниц, особенно когда на ней европейская одежда. Просто она немного смуглее, чем другие девочки, вот и все. Так вы хотите ее увидеть?

— Конечно. За этим я и пришел.

Сестра Доротея ушла за ребенком, и Фернан получил мгновение передышки. Он задумался. До сего времени его смущала непреодолимая и таинственная преграда, воздвигнутая природой между двумя расами, но сейчас он задумался о другом: сможет ли он полюбить Жаклин, а она — его? Много лет он руководствовался рассудком; сумеет ли теперь испытать глубокое, сильное, искреннее чувство — ведь оно не возникает по прихоти и не рождается по заказу!

Монахиня привела девочку. На ней было светло-серое платье, накрахмаленный передник, белые чулки и черные туфли.

При этом ее глаза были темнее и больше, чем у других детей, ресницы — длиннее, волосы — гуще, губы — ярче. Она манила и покоряла своей экзотической красотой.

Жаклин слегка присела и застенчиво промолвила:

— Здравствуйте, отец.

Было ясно, что такому обращению ее научила сестра Доротея, и все-таки у Фернана перехватило горло, а по телу разлилась жаркая волна. Он чувствовал, как в его душе растопилось что-то застывшее, смягчилось нечто жесткое: сомнения исчезли, зародилась вера.

На самом деле, заставить Жаклин назвать майора именно так, было довольно просто. Девочке уже было известно, что святым отцом называют кюре, и она полагала, что, возможно, и тут имеется в виду нечто подобное. Во всяком случае, она никак не связывала такое обращение с родственными чувствами, но Фернан об этом не знал.

— Я оставлю вас, — сказала сестра Доротея и вышла из кабинета.

— Тебе здесь хорошо? — нерешительно произнес Фернан.

Девочка кивнула.

— Натали с тобой?

— Да.

Соображая, о чем у нее спрашивают, Жаклин ненадолго задумывалась, однако в целом она уже неплохо выучила язык. Фернан воспрянул духом.

— У нас есть конюшня, а в ней — лошади! Ты хочешь их увидеть?

На самом деле, Жаклин желала остаться в пансионе, где чувствовала себя в безопасности и нашла подруг, но она не смела возражать взрослым, потому как уже поняла, что именно они решают все.

Фернан заметил, что лицо девочки выглядит чересчур неподвижным, гладким и холодным. Жаклин была лишена привычных для ребенка эмоций, и это настораживало.

Когда майор поделился своими тревогами с вернувшейся сестрой Доротеей (та рассудила, что нескольких минут для первого свидания будет достаточно), монахиня заверила, что со временем девочка станет такой, как другие дети.

— Просто вокруг нее очень много непривычного, незнакомого. Вы же видите, как сильно она изменилась, и с каждым разом станете замечать все новые результаты ее воспитания.

Она на мгновение положила ладонь на макушку Жаклин, а та неожиданно повернула голову и доверчиво посмотрела на монахиню. Фернану почудилось, что на лице девочки промелькнула тень улыбки, и у него потеплело на душе.

Когда майор рассказал Франсуазе о посещении пансиона и о произошедших с Жаклин переменах, женщина так обрадовалась, что тут же предложила взять девочку домой в ближайший воскресный день.

Она накупила сладостей, заставила Фернана приладить в саду качели и на всякий случай велела оседлать одну из смирных лошадей.

Фернан не забыл сказать жене: