Сильвия Холлидей - Обручальное кольцо Страница 21

Пруденс взяла протянутую ей свечу, игнорируя унизительный намек на то, что она еще не вышла из детского возраста. А может быть, это и к лучшему: пусть Мэннинг видит в ней ребенка, а не женщину. Тогда у него не возникнет желания овладеть ею. Она поднесла свечку к фонарю, потом задула ее и снова улеглась в кровать, повернувшись спиной к Мэннингу и прижавшись всем телом к бортику.

Несколько минут Мэннинг беспокойно ворочался с боку на бок и наконец со вздохом промолвил:

– Проклятие! Теперь я не могу уснуть. Пруденс не сводила глаз с мерцающего света фонаря, который придавал каюте жутковато-мрачный вид.

– Значит, это был приятный сон? Послышался еще один вздох.

– Да, как всегда. Он был прекрасен, как и вся моя жизнь с Мартой.

– Расскажите о ней, – попросила Пруденс, несколько поколебавшись.

– Зачем? – Голос Мэннинга снова звучал холодно и отчужденно.

– Мне это может понадобиться, если капитан Хэкетт что-нибудь о ней спросит. – И тут же подумала: нет, это не совсем так. – Я и сама хочу знать, – добавила она тихо.

– Марта была настоящим ангелом: красивая, добрая, милая. И теперь ее душа покоится в раю, вместе с ангелами, – хрипло и медленно произнес Росс. Казалось, каждое слово дается ему с трудом.

– Вы говорили, что не понравились ей сначала. Росс печально рассмеялся.

– За годы учебы в университете я написал ей кучу любовных писем. Наверное, не меньше, чем рефератов, которые я сдавал своим профессорам. Я едва не провалил экзамен на хирурга, потому что был занят только мыслями о ней. И наконец-то Марта согласилась стать моей женой. Мы поженились весной сорок седьмого года. И танцевали в саду, среди цветущих деревьев. Судьба даровала нам два года блаженства. Всего два!.. – Он застонал и тут же тихо выругался, словно негодуя на собственную слабость.

Пруденс, которой передалась его боль, смахнула со щеки слезы и шепотом спросила:

– Но как… почему она умерла?

– А вам все нужно знать? – вспылил Мэннинг.

– Вы можете не рассказывать, если не хотите.

– Тут нечего особенно рассказывать. Жизнь – штука простая. В ней есть и хорошее, и плохое, и боль, и красота… – Он заговорил своим привычным тоном, резким и отчужденным: – У нее была опухоль матки. Я считал, что она доброкачественная. Марта хотела, чтобы я ее оперировал. Она думала, что сможет иметь детей, если я избавлю ее от этой напасти. Но я не решался.

Пруденс слушала его и поражалась: голос Мэннинга звучал бесстрастно, словно речь шла о совершенно постороннем человеке.

– И Марта умерла от опухоли? – с сочувствием спросила она.

– Нет. Ее погубил один хирург – самонадеянный и высокомерный. Он так верил в свою непогрешимость, что никто не мог переубедить его и заставить отказаться от операции. Он неосторожно задел сосуд, И Марта умерла от кровотечения.

В широко раскрытых глазах Пруденс мелькнул ужас. Неужели Мэннинг имеет в виду самого себя?

– Но как же он мог…

– Довольно, – устало сказал Росс. – Это не слишком приятная тема.

– Наверное, вы пролили немало слез? Он скрипнул зубами.

– Я никогда не плачу. Это слабость, которую я не могу себе позволить.

«Человек, который никогда не плачет? – думала Пруденс. – Должно быть, он прячет свои слезы в глубине души».

Ей очень хотелось утешить его.

– Но вы, конечно же, еще встретите какую-нибудь другую женщину. И будете счастливы с ней все оставшиеся вам годы, сколько их отпустит Бог.

– Оставшиеся годы? – Мэннинг безрадостно рассмеялся. – Сколько же, по-вашему, мне лет?

Пруденс внимательно посмотрела на него. Он лежал, уставившись в потолок. Суровый профиль, крепко сжатые губы, брови, сдвинутые к переносице… Она сразу вспомнила об отце, который тоже временами бывал суров и хмурился точь-в-точь, как Мэннинг.

– О, вы, по-моему, очень-очень старый! – выпалила она.

Росс снова засмеялся. Еще ни разу в жизни Пруденс не слыхала такого мрачного смеха.

– Может, и в самом деле мой путь завершен. Что ж, я пожил достаточно и много чего повидал.

Пруденс встревожилась – в голосе Мэннинга звучала полная безнадежность.

– Но вы, наверное, прекрасный хирург?

– В котором уже не осталось почти ничего человеческого, – пробормотал он. – Который испытывает к людям одно отвращение. Знаете, что я собираюсь сделать, когда мы приедем в Виргинию? Я скроюсь в диких лесах Шеннандонских гор, построю там себе хижину и отпущу бороду.

– И что вы там будете делать?

– Буду рисовать, бродить по лесу. И ждать смерти. Пруденс чуть не задохнулась от ужаса.

– О нет, нет! Не надо! Вы отрежете себя от всего мира!

Мэннинг повернул голову и заглянул ей в глаза. На его лице появилась издевательская улыбка.

– У вас есть для меня план получше?

У Пруденс разрывалось сердце от этого холодного, отчужденного тона.

– Когда я была маленькая, в нашей деревне жила одна старуха, – тихо заговорила она, – которая знала разные древние обычаи. Ну, и эта женщина делала зимнее вино – так она его называла. Она оставляла горшки в снегу, чтобы они замерзли как следует. А потом получалось рубиново-красное вино – крепкое, густое, без примесей. И я, бывало, убегала с уроков и мчалась к ней, утопая в сугробах, чтобы попробовать запретный напиток. – Пруденс вздохнула, вспомнив о тех волшебных временах, когда она жила с мамой и папой, окруженная их любовью, в полной безопасности.

– Очаровательная история! – фыркнул Мэннинг. – И что же из нее следует?

– Неужели не понятно? Быть может, ваше сердце, как это вино, заледенело и ждет освобождения. А потом оно оттает и станет еще прекраснее и чище, чем прежде.

– Любопытная мысль. Только к чему все это?

– Ну, чтобы жить и снова любить! Еще не все для вас кончено. Я испытала счастье с лордом Джеми, потому что всегда мечтала о любви и не теряла надежды. И сейчас полагаюсь на волю Божью. Мой возлюбленный ждет меня там, в Америке. Я знаю. А вы… Разве вы не верите, что у Господа есть насчет вас свои планы! Неужели вы совсем потеряли надежду?

Мэннинг привстал, опершись на локоть, и приподнял Пруденс за подбородок.

– Великий Боже, – прошептал он, пристально посмотрев ей в глаза, – неужели в мире еще существуют такая нежность и доверчивость? Бедное, глупенькое дитя! Вместе с Мартой я похоронил свои надежды и себя самого. Когда мы доберемся до Виргинии, у вас, надеюсь, начнется новая жизнь. А моя закончится. Именно этого я и хочу. – Мэннинг разжал пальцы, отпустив подбородок Пруденс, и опять улегся на подушку. – Больше всего на свете, – добавил он страстно.

Пруденс печально отвернулась. Что тут сказать? Какие у него теплые пальцы! Она до сих пор чувствовала их прикосновение, но на сердце у нее стало холодно от его отчаяния. Нет, это трудно понять. Неужели горе может быть настолько сильно, что у человека исчезает желание жить, гаснет святая искорка в душе? Меня, думала Пруденс, страдания сделали сильнее и решительнее. А Росс…