Виктория Холт - Замок Менфрея Страница 22

— Вот уж действительно, если она пришла даже к моему отцу.

Фанни взяла меня за руку.

— Он изменился, — предупредила она.

— В любом случае это к лучшему, — отозвалась я. — Потому что хуже уже быть не может, верно?

Я потом и правда заметила, что отец изменился. Но, впервые увидев свою мачеху, я могла только поразиться нелепости этого союза.

Едва мы подъехали к дому, миссис Трант, выйдя нам навстречу, велела мне немедленно подняться в библиотеку, где меня ожидают мой отец и леди Делвани.

Ступив на порог этой комнаты, я ощутила, как изменилась атмосфера в доме. «Ничего, — подумала я, — уже не будет как прежде. Прежние времена ушли безвозвратно». Леди Делвани сидела у камина в кресле. Это была молодая женщина, миниатюрная, со светлыми пышными волосами, румяным круглым личиком и светло-голубыми глазами — такими большими, что она все время казалась испуганной. Возможно, она и правда испугалась — при виде меня. Она была одета в белое и розовое, и я в первый же момент подумала, что она похожа па кусок роскошного торта, вроде тех, которые наша кухарка готовила, когда отец устраивал очередной прием. В ее волосах красовалась розовая лента, по платью шла белая и розовая отделка; если добавить к этому напудренное лицо и осиную талию, то я никогда еще не встречала дамы, которой эпитет «фарфоровая куколка» подходил бы больше.

Но отнюдь не она представляла самое потрясающее зрелище в этой комнате. Его представлял мой отец. Я и подумать не могла, что когда-нибудь увижу его таким. Его глаза стали синее и сияли, как в те минуты, когда он упражнялся в остроумии со своими друзьями-политиками.

— Хэрриет, — сказал он, поднимаясь и подходя ко мне. Он взял меня за руку, а другую положил мне на плечо — выражение нежности, которой он никогда не позволял себе в отношении меня. — Я хочу познакомить тебя с твоей… мачехой.

Очаровательное создание закрыло лицо руками и пробормотало:

— О, это звучит так ужасно.

— Ничего подобного, моя любовь, — отозвался отец. — Вы с Хэрриет станете друзьями.

Дама встала и подняла на меня свои огромные голубые глаза — она была даже ниже меня ростом.

— Вы так думаете? — дрожащим голосом спросила она.

Я поняла, что она боится меня! Или притворяется, что боится.

— Разумеется, — сказала я. Никогда мне не удавалось порадовать своего отца, а теперь он нежно улыбался мне.

— Я так рада, — пискнула дама.

— Ну вот! — воскликнул отец. — Я же говорил, что бояться нечего, ведь так?

— Да, Тедди, ты говорил.

Тедди? Вот это новость. Тедди! Какая нелепость! Но больше всего меня поразило, что отцу это нравилось! Что за чудо совершила эта куколка?

— И я оказался прав.

— Тедди, дорогой, ты сам знаешь, что ты — всегда прав.

Она улыбнулась, показав ямочки на щеках, и он улыбнулся ей в ответ, глядя на нее так, словно она была чудом света. Мне казалось, что я попала в один из своих снов: они были так счастливы друг с другом, что позволили частичке своего блаженства излиться и на меня.

— Ты удивлена…Хэрриет. — Он словно застеснялся, произнося мое имя.

— Я понятия не имела… Это для меня такой сюрприз.

— Ты не предупредил ее! О, Тедди, какой же ты непослушный! Я ведь действительно мачеха. Ты представь только! Считается, что мачехи — ужасные создания.

— Но вы наверняка будете доброй мачехой, — сказала я.

Похоже, отца тронули мои слова. И я подумала: как же могло случиться, что я совсем не знала его раньше?

— Спасибо тебе…Хэрриет.

Отец всякий раз делал паузу, прежде чем произнести мое имя, словно боялся его выговорить.

— Вот уж действительно мачеха! — воскликнул он. — Ты старше Хэрриет на шесть лет.

Она слегка надулась и сказала:

— Ну, я изо всех сил постараюсь быть хорошей мачехой.

— На самом деле, — заметила я, — я уже взрослая, и мне не нужна мачеха, так что лучше вместо этого станем друзьями.

Дама в экстазе всплеснула руками, а мой отец выглядел польщенным.

— У вас будет время получше узнать друг друга, пока у Хэрриет каникулы, — сказал он.

— Это, — провозгласила Дженни, — просто чудесно.

Оказавшись в своей комнате, я закрыла дверь и осмотрелась, ожидая, что и здесь все изменилось. Но тут все осталось по-прежнему: те же стены, которые видели так много моих детских страданий; сюда я пришла, подслушав те жестокие слова тети Клариссы, и строила планы побега; здесь я частенько плакала перед сном, потому что искренне считала, что я — уродлива и никто меня не любит. Здесь же висела картина с изображением мученицы, которая всегда меня пугала, когда я была маленькой: молодая женщина, по грудь в воде, прибита к столбу; ее руки связаны вместе так, словно она молится, а глаза устремлены к небу. Зачастую эта картина становилась причиной моих ночных кошмаров, пока Фанни не объяснила мне, что женщина на картине счастлива умереть, потому что она умирает за свою веру, и что скоро, когда поднимется прилив, все будет кончено, потому что вода покроет ее с головой. Остались на месте и маленький книжный шкаф со старыми книжками, которые я в детстве так любила, и даже копилка, из которой я вытряхивала шиллинги и шестипенсовики, чтобы купить билет в Корнуолл. Это была все та же комната, где меня держали на хлебе и воде в наказание за очередной проступок и где я старательно учила задания или переписывала строчки из Шекспира в качестве епитимьи.

Та же комната — но дом стал другим. Печали моего отца, тоска, терзавшая его на протяжении многих лет, которые окутывали все здесь, словно спали — или, точнее, их сорвали и отбросили ловкие пальчики легкомысленного вида девушки, похожей на кусок торта, которая была моей мачехой.

Я принялась изучать свое отражение в зеркале на туалетном столике. Да, я изменилась. Те крупицы доброты, которые перепали мне от отца, разгладили привычную складку между бровей. Я пообещала себе, что постараюсь выглядеть более привлекательной. Гвеннан была права, когда говорила, что я сама напоминаю людям о том, что некрасива, — собственным отношением к себе и к ним.

Я радовалась счастью других. Я начала верить, что могу изменить себя, ибо увидела, как изменился отец с появлением Дженни. Это было поразительное открытие.

Проходили дни, а мое изумление только росло. Отец не то чтобы допускал меня в круг их взаимных привязанностей, но, во всяком случае, не хотел совсем закрывать его от меня. Похоже, для полного счастья ему требовалось, чтобы я приняла Дженни, а Дженни — меня. Полагаю, что прежняя Хэрриет — обиженный ребенок, которым я была, — могла бы отказать ему в том, чего он так хотел. Но с тех пор, как я танцевала на балу в платье цвета топаза, с тех пор, как Бевил ясно дал мне понять, что находит меня привлекательной, я изменилась. Сердце мое смягчилось, я уже не жаждала мести, а, наоборот, желала нравиться.