Александр Дюма - Консьянс блаженный Страница 22

И правда, для того чтобы заставить Наполеона отказаться от этого решения, а в правильности его он сам не был до конца уверен, Александру требуется всего лишь показать ему русских солдат, до сих пор ускользавших из поля зрения завоевателя. Как задремавший игрок просыпается при первом же звоне золотых монет, так Наполеон просыпается от первой перестрелки и бросается преследовать противника, в чьем существовании он стал уже сомневаться.

Четырнадцатого августа Наполеон настигает его и сражается с ним под Красным; 18 августа он выбивает русских из пылающего Смоленска; 30 августа он овладевает Вязьмой, где находит разрушенные склады. Наконец, в то время, когда он мог бы еще повернуть назад и спасти свою могучую армию от разгрома, подготавливаемого Москвой, ему сообщают, словно бросая вызов на дуэль, что русская армия под командованием победителя турок ждет его под Бородином на берегах речки Колочь.

Вызов принят, и 6 сентября в три часа утра обе армии стоят друг против друга.

Но Бог уже начинает отворачиваться от Наполеона. Напрасно г-н де Боссе доставляет ему словно ласковое и прелестное предзнаменование — портрет его сына, написанный Жераром, вместе с письмами Марии Луизы: показав перед своим шатром портрет сына этим королям и принцам, этим герцогам и маршалам, служащим под его началом, показав лишь на минуту, к их полному восхищению, император впадает в ту мрачную меланхолию, какую знавали Цезарь и Карл Великий, и делает знак рукой:

— Отнесите в шатер портрет этого ребенка; слишком рано показывать ему поле битвы.

И он прав, поскольку не будет поля битвы более кровавого и победы более сомнительной, и никогда «Те Deum»[3] не будет куплен столь дорогой ценой.

Одиннадцать генералов останутся лежать на этой невозделанной земле, столь же твердой для шпаги, как и для плуга.

С этой минуты он обречен! Подобно кораблю в полярных морях, он плавает среди льдин, и они вскоре сомкнутся вокруг него.

Тогда он вступает в Москву; император рассчитывал занять русскую столицу в следующем году, но овладевает ею в первый же год войны.

Однако Москва вовсе не похожа на все остальные столицы: завоевав Москву, он не завоевал Россию.

В первый же вечер, когда Наполеон вступил в русскую столицу, она встретила его пожарами.

И тут его охватывает сомнение, он испытывает колебания — ужасное сомнение, роковые колебания, каких он не знал 18 брюмера и какие познает в 1814 году в Фонтенбло и в 1815 году в Елисейском дворце! Тогда, вместо того чтобы принять решение, вместо того чтобы двинуться на Петербург или возвратиться в Париж, вместо того чтобы стать на зимние квартиры в самом сердце России, как это делал Цезарь в Галлии, он развлекается перепиской с Александром, который целый месяц продержит его в Москве в неопределенном положении — драгоценный месяц, утраченное время, невосполнимая потеря, решающие часы, протекшие между пожарами и снегами!

Наконец, 22 октября Наполеон покидает Москву — это его первый шаг вспять.

Теперь он будет двигаться назад вплоть до Ватерлоо.

Двадцать третьего октября Кремль взлетает на воздух.

Еще одиннадцать дней отступление будет проходить без особых бедствий. Но 7 ноября ртутный столбик термометра неожиданно опускается с пяти градусов до восемнадцати градусов мороза.

По крайней мере, Бог утешит гордость завоевателя тем соображением, что его победила стихия, а не люди. Но какое поражение!

По своим масштабам эта катастрофа не уступает самым великим нашим победам; таков Камбиз, занесенный песками Аммона; таков Ксеркс, переправляющийся на лодке через Геллеспонт; таков Варрон, ведущий обратно в Рим остатки армии, разбитой в сражении при Каннах.

Двадцать дней, двадцать смертельных дней протекли под снежным небом на заснеженной земле, между саваном над нашими головами и саваном под нашими ногами.

За эти двадцать дней армия оставит на своем пути двести тысяч человек и пятьсот пушек, а потом, как бурный поток, она подойдет к Березине, зияющей, словно бездонная пропасть.

Пятого декабря, в то время как остатки его армии агонизируют в Вильне, Наполеон садится в сани и выезжает из Сморгони, а 18-го вечером в плохонькой коляске появляется у ворот Тюильри, которые не хотят открыть перед ним.

Ведь все полагали, что он еще в Вильне.

На следующий день высшие государственные деятели приходят поздравить его с возвращением.

Двенадцатого января 1813 года сенатским решением в распоряжение военного министра представляются триста пятьдесят тысяч новобранцев.

Десятого марта стало известно о предательстве Пруссии.

За четыре месяца Франция, похоже, превратилась в военный плацдарм.

Триста пятьдесят тысяч новобранцев поступили на военную службу! Все было взято, все было отнято, за исключением единственных сыновей у вдов.

У бедных родителей, потративших свое состояние на оплату одного, двух, а то и трех мужчин, согласившихся служить в армии вместо их сына, отрывали от сердца этого сына: на этот раз для них уже не оставалось ни единой возможности избавить его от огня вражеской артиллерии.

Матери плакали и начинали роптать; они полагали, что звучные фразы наполеоновских прокламаций весьма слабый бальзам для столь глубоких ран.

Но материнские слезы немного значили для этого титана войны, который мог существовать только в атмосфере битв, среди пламени и дыма!

Поэтому 1 мая 1813 года он находился в Люцене, где русской и прусской армиям он мог противопоставить двести пятьдесят тысяч солдат, из которых двести тысяч ему дала несчастная, почти обессиленная Франция, а остальные пятьдесят тысяч — Саксония, Вестфалия, Вюртемберг, Бавария и Великое герцогство Берг.

Титан, считавшийся поверженным, поднялся, готовый не только противостоять, но и начать новую битву.

Антей прикоснулся к земле Франции, этой щедрой и неистощимой матери.

Но он катился вниз по склону слишком быстро, чтобы остановиться надолго; лишь на одно мгновение он смог устоять, цепляясь за победы при Люцене, Бауцене и Вюршене.

Там он оставляет на поле боя двух своих вернейших сподвижников — Дюрока и Бессьера; затем в череде кровавых дат наступает недоброй памяти битва под Лейпцигом — сражение, где со стороны французов производится сто семнадцать тысяч пушечных выстрелов, что на сто одиннадцать тысяч больше, чем при Мальплаке. Под Лейпцигом мы оставим на поле боя тридцать пять тысяч убитых!

Понимаете ли вы, народы? Понимаете ли вы, матери? Понимаешь ли ты, Господь? Тридцать пять тысяч убитых!.. Ведь сражение длилось три дня!