Шань Са - Александр и Алестрия Страница 22

Я метнул щит в моего противника, он отбросил его в воздух палицей. Левой рукой я выхватил меч из ножен и бросился на варвара, целя ему в голову. Мое копье задело его палицу, меч, выкованный Филиппом и освященный Вулканом, встретился с серпом. Раздался оглушительный звон, посыпались искры. На непобедимом клинке Александра появилась зазубрина!

Воин был одет в латаную красноватую тунику, на груди у него висела странная, отсвечивающая черным бляха с изображением свирепого лица. В движении оно превращалось в огромную птицу с острыми зубами и когтистыми крыльями. Шлем украшали голова орла и длинные белые перья. Буцефал был гораздо крупнее рыжей кобылки варвара, она кружила вокруг, как пчела, ловко уворачиваясь от его копыт, кусала за шею и уносилась прочь.

Противник размахивал смертоносным оружием, я отражал удары мечом, клинки жалобно звенели, и этот звук напоминал протяжный вой голодных хищников. Лицо на черной бляхе зловеще ухмылялось, пытаясь меня напугать. Шлем с орлиной головой закрывал лоб и черные глаза. Во взгляде, томном и пылком, мне чудилась любовь.

В прежних схватках я читал в глазах врага обещание смерти, а не любовь. Неужели незнакомец пытается меня околдовать? Неожиданный удар палицы разбил мое копье, меня захлестнул гнев, я мгновенно забыл о нежной, смешанной с восхищением жалости к дерзкому молодому варвару и пустил в ход меч. Он не мог противостоять моему натиску и отступил. Буцефал теснил грудью кобылку, а я попал мечом по бляхе на груди противника и едва не оглох от яростного звона, напоминающего рев умирающего тигра. Варвар натянул поводья и понесся прочь.

По одежде и оружию я признал в нем вождя воинственного племени. Любому, кто осмеливался бросить вызов Александру, приходилось выбирать между покорностью и смертью. Я кинулся в погоню. Маленькая рыжая кобылица звездой летела по степи. Буцефал, возбужденный длинной гривой красавицы, несся во весь опор. Поначалу я слышал свист стрел: македоняне и варвары следовали за нами, продолжая сражаться. Потом наступила тишина. Остался лишь гул погони. И меня подхватил ветер, и я погрузился в его завывание.

Солнце село. Мы получили передышку.

Воин устроился на ночлег в сотне шагов от меня, развел огонь и приготовил себе еду. Я сгрыз сухарь и улегся в траве, зажав в руке меч. Я закрыл глаза, но чутко прислушивался к движениям соперника.

На рассвете варвар ускакал. Я свистнул Буцефалу, и наша бешеная гонка по степи продолжилась. Взошло солнце, залив землю оранжевым светом. Миллионы капелек росы сверкали, скатываясь вниз по листьям и травинкам. Перепуганные птицы, шумно хлопая крыльями, кричали, куковали, пищали, издавали пронзительные трели.

На третий день воин остановился, и мы сражались с утра до вечера. Я не понимал, где он черпает свою силу, но он нападал уже не так свирепо, и я отвечал учтивостью на учтивость, стараясь не ранить его. Наступила ночь, на небе появился лунный серп. Я лежал, закинув руки за голову, и смотрел на звезды. В последний раз я любовался небосводом в шестнадцать лет. В те времена я был мечтателем, не ведавшим ожесточенных битв и громких побед, предназначенных мне судьбой. Тогда я владел богатством одиночества и не знал ни заговоров генералов, ни болтовни евнухов, ни наглого хохота придворных. Города, дороги, трупы и обнаженные тела любовников не застили мой взор, в уши не вливались грязные слухи, наговоры, крики и шумные возгласы свиты. Потому-то я и видел звезды и понимал их язык. Я удалился от небес и погрузился в мир людей. Теперь, благодаря вызову незнакомого воина, я оставил за спиной своих солдат — последних, кто привязывал меня к сумятице царской жизни.

В небе, среди звезд, блестели черные глаза. Они говорили мне о любви — не о смерти.

На четвертый день мы увидели верховых кочевников: казалось, они выплыли нам навстречу из океанских глубин. Всадники скакали к нам, скользя по волнам зеленой травы. Они наскочили на нас с дикими криками, вращая в воздухе мечи. Мой неизвестный воин выехал им навстречу, как молодой бесстрашный волк, кидающийся на стаю голодных гиен. Я не отставал ни на шаг. Мы вместе прорубили себе путь через строй.

Крики врагов постепенно затихали и наконец совсем смолкли.

Воин скакал впереди. У меня больше не было причин желать его смерти или подчинения. Я следовал за ним, не желая уступать, мне хотелось узнать, кто из нас окажется сильней и выносливей.

На пятую ночь поднялся ветер. Луна скрывалась за облаками. Я проснулся, как от толчка. Прямо на меня из темноты смотрели два блестящих глаза. Юноша стоял в траве, и мы сошлись в пешем бою. Мне удалось сорвать с него шлем, я запустил пальцы в густые волосы и потянул изо всех сил. Дикарь подпрыгнул и укусил меня в шею. Устав, мы разошлись и устроились на ночлег. На заре воин прыгнул на лошадь и пустил ее в галоп. Я поскакал следом, ни о чем не задумываясь. Наши скакуны неслись постели, сопровождаемые стаями птиц, которые вспархивали из кустов, шумно хлопая крыльями.

Я держал в руке длинный черный прямой волос. Он вился на ветру. Я доберусь до края земли, и юному варвару некуда будет бежать. Он сложит оружие перед Александром, в чьем сердце нет ненависти — одна любовь.

Но любовь ослабила меня, и весь этот день печаль и отчаяние владели моей душой. Я словно наяву вспомнил, как Филипп обнимал меня, прижимая к возбужденным чреслам. На краю террасы, где цвели апельсиновые деревья, стояла Олимпия и смотрела на горизонт, куда я ушел, покинув ее навек. Я вспоминал юного Гефестиона, хотевшего покинуть Македонию с заезжим врачом и навсегда забыть мое изменчивое сердце. Слезами я умолил друга остаться, я воспользовался его кротостью, ничего не обещая взамен. В памяти всплывали лица юношей, которых я украдкой любил в тавернах, молодых воинов, утолявших мою похоть после битвы, персидских рабов, предлагавших мне свои тела, и Багоаса, которого я приказал кастрировать, лишив радости жизни. Я все завоевал, все присвоил, все осквернил. Я подчинял себе мужчин и женщин силой копья. Все города, названные моим именем, все солдаты, погибшие с моим именем на устах, будили во мне еще большую ярость, жестокость и жажду власти. Александр, правитель всей Азии, прогнал Александра, читавшего по звездам и любившего своего обрюзгшего учителя-философа за справедливость, спокойный ум и стремление жить в мире без войн.

В ту ночь, глядя на звезды, я пел македонскую песню, которую не вспомнил ни разу за все годы нашего похода. Мой голос плыл в тишине, сливаясь с шорохом высокой травы, и вдруг ему отозвался другой, высокий, голос. Варвар пел на своем языке печальную мелодию. Наши голоса встречались, разлетались, сливались воедино и воспаряли к звездам.