Искусство любви - Галина Грушина Страница 22

« Руки в оковы скорей! Они кандалы заслужили.

Буйный порыв не сдержав, поднял на милую длань.

Разве прикрикнуть не мог? Она ведь и так оробела.

Я же ей волосы рвал, безрассудный, и бил по щекам!

Я на прелестном лице метки оставил побоев.

Остолбенела она: в изумлённом лице ни кровинки.

Белого стала белей камня с Паросской гряды,

Дольше терпеть не могла, и ручьём полились её слёзы.

В эту минуту себя и почувствовал я виноватым.

Трижды к ногам её пал, моля о прощенье , —

Трижды руки мои прочь оттолкнула она.

Что ж, победитель, готовься к триумфу,

Лавром чело увенчай, жертвой Юпитера чти!

Пусть восклицает толпа, провожая твою колесницу:

– Славься, доблестный муж! Женщину ты излупил.»

Он надеялся, что стихи эти, красиво переписанные и отосланные Терции, помогут заключению мира, – однако Пора в дом не впустили и послания не взяли!

Рассердившись, он решил проникнуть в дом во что бы тот ни стало и объясниться с любимой. Выбрав полуденный час, когда перед домом Капитона никого не было, он забарабанил в дверь. Приоткрылась щель, выглянул знакомый привратник.

– Кто таков? – дерзко спросил он, но, даже услышав ответ, дверь так и не открыл.

Поэт стучал кулаками, ногами, спиной. Из соседних домов стали выглядывать любопытные. Наконец, на балконе, нависавшем над входом, появилась Напе.

– Госпожа велела сказать, чтобы ты убирался прочь по добру по здорову, – не без злорадства сообщила она.

– Напе, предательница! – возмутился он. – Сейчас же впусти меня!

Все уговоры были напрасны. Напе исчезла. Подождав немного, снова принялся стучать. Служанка опять появилась на балконе, – на этот раз с ведром.

– Госпожа велела, если ты не уйдёшь, окатить тебя водой.

– Только посмей! – возмутился он. – Впусти меня сейчас же.

– Тогда берегись. – И негодница опрокинула вниз ведро, обрушив на спину поэта холодные струи.

Он явился домой мокрым и злым, замышляя страшную месть. Тут к расстроенному поэту пришли от книготорговца требовать новых стихов, сказав, что не успевают переписывать прежние: едва книжка появляется на прилавке, её тут же покупают. Мысли его тотчас переменили направление. Если Терция не хочет продолжения их любви, он найдёт другую. А сейчас ему недосуг: он должен просмотреть давние стихи и сочинить парочку новых элегий.

Назон сам дивился своей внезапной славе. Молодёжь затверживала наизусть его стихи, и он с гордостью думал, что учит юношество искусству любви, большим знатоком коего он с некоторых пор мнил себя. Он сделался завсегдатаем портика Аполлона, он часто заглядывал в книжные лавки и во все места, где его узнавали, приветствовали, хвалили. Слава кружила голову слаще вина.

Однажды, красиво причёсанный облачённый в белую тогу , со всадническим золотым кольцом на пальце, он горделиво прогуливался по улице, На беду навстречу ему попалась поэтесса Сульпиция. Занавеску роскошных носилок отодвинула женская рука, нарядные носильщики замедлили шаг. Приблизившись по знаку. Назон разглядел при свете дня немилосердно разрисованное длинное, сухое лицо матроны. Сульпиция попеняла, почему он не приходит к Мессале: известному поэту не нужно особое приглашение, двери хозяина – любителя литературы всегда открыты для него. Она так и сказала – «известному», и у Назона сладко ёкнуло сердце.

– Кто такая эта Коринна? – спросила Сульпиция, и в голосе её отчётливо прозвучала завистливая ревность.

– Я ведь не выпытываю, кто такой Керинф, – нашёлся он.

Пообещав в ближайшее время посетить дом Мессалы, Назон в хорошем настроении отправился к храму Аполлона, надеясь встретить там знакомцев и услышать новые похвалы себе. Его путь лежал мимо лавок, торговавших дорогими привозными тканями и всевозможными безделками, столь милыми женскому сердцу . Неожиданно невдалеке выпорхнули из лавки две нарядные молодые женщины, нагружённые свёртками и клеткой с птицами; оживлённо болтая, они стали удаляться по улице. Одна из женщин была Терцией, другая Напе. Удивившись , он ускорил шаги, пытаясь догнать их. Терция, обернувшись и заметив его, явно не обрадовалась и, что-то сказав служанке, юркнула в соседнюю лавку.

– Напе! – взмолился он, догоняя служанку, – Скажи госпоже, чтобы она выслушала меня.

– Отстань! – огрызнулась Напе. Она держала в руках клетку с птицами, занимавшими её больше Назона.

Его охватил гнев. Так обойтись со знаменитым поэтом! Сама Сульпиция, плохая поэтесса, но знатная матрона, останавливает носилки и заискивающе беседует с ним, а какая-то легкомысленная вертихвостка не хочет разговаривать! Он-то думал, что Терция страдает дома в одиночестве, а она на самом деле весело бегает по лавкам . Так и он не станет думать о ней.

Он шёл по улице, расправив плечи и гордо подняв голову. Он любил Город, его шум, грязь, толчею, пестроту разнообразных лиц. вечное празднество под открытым небом. Ни в каком другом месте не пожелал бы он жить, ни в сонном Сульмоне, ни тем более в дереве; ни в какое иное время не захотел бы родиться. Пускай честолюбцы оглашают речами форум; пускай народ толкует о войне с парфянами, хлебной дороговизне, налоге с десятины; пускай льстивые поэты строчат оды, воспевающие Владыку, а сам Владыка объявляет себя богом, – всё это егог не касается. Он будет жить по собственному разумению – сочинять стихи, упиваясь славой поэта, и нежиться в женской любви. Он станет воспевать своё время и своё скромное существование. Терция, ты прелестна, но ты не одна на свете.

Глава 12. Коринна

Надо же было так случиться, что Назонa принесло как раз тогда, когда у неё сидела Дипсада! Они мило толковали о всякой всячине, и Терция между прочим осведомилась о Флакке.

– Этот воробушек упорхнул, – покачала головой Дипсада. – Он теперь с Либой связался, а у ней хватка железная, сразу от себя не отпустит. Вчера видела её в Загородке: в ушах такие серьги, что я охнула.

– Подумаешь! – надулась Терция.

– До Либы тебе далеко, моя раскрасавица, уж не обижайся. Она и поёт, и танцует, и в постели искусница. Зато ты молоденькая. У тебя всё впереди.

– Я вовсе не собираюсь соперничать с какой-то Либой! – возмутилась Терция. – Гетер никто не уважает, а мне хотелось бы оставаться приличной женщиной.

Сводня завздыхала:

– Трудно это. Мужчины пакостники. Иной своего добьётся, а потом возьмёт да и ткнёт пальцем на улице: мол, эта была моей.

– Вот видишь! Нет, я так не хочу.

– А ты заламывай цену, чтобы, узнав, люди тебе только завидовали бы. Не церемонься с ними. Мужчины всё захватили себе, оставив нам только услаждать их[ да рожать им наследников. Пользуйся своим личиком. Добудь себе богатство, а потом, к зрелым годам, можно сделаться честной женщиной. Главое, поторапливайся: