Милая грешница - Александер Виктория Страница 22

Он поцеловал ее еще раз – медленно, нежно – и почувствовал, как ее тело постепенно расслабилось. Наконец он отпустил ее.

– Значит, до завтра. – Легонько оттолкнув ногой все еще тявкавшую собачонку, он открыл дверь и оглянулся. – Но ты не права, Джудит. Пусть даже мне неизвестны подробности твоей жизни, я знал тебя с той самой минуты, как впервые заглянул тебе в глаза. – Гидеон кивнул и, уже выходя из комнаты, понял, что совершил ошибку, повернувшись спиной к белому пушистому комочку. Он почувствовал, как его резко дернули за брюки под правой ягодицей, и услышал треск рвущейся ткани. Оглянувшись, он увидел Артура, который с гордым видом сидел с клочком его брюк в зубах. Гидеон мог бы поклясться, что проклятое животное ухмыляется. Приподняв бровь, он взглянул на Джудит. – Даже ему не удастся остановить меня. Всего хорошего. – Он закрыл за собой дверь.

Уже находясь в своем экипаже на полпути к дому, Гидеон понял, что все, что он ей сказал, было правдой. И еще он понял, что дыра в его брюках гораздо больше, чем он предполагал.

– Скверная собака, – пробормотала Джудит, все еще глядя на закрывшуюся за ним дверь. Артур подбежал к ней, положил к ее ногам кусок ткани от брюк Гидеона и с обожанием взглянул на хозяйку. Она наклонилась и почесала его за ушами. – Ты не должен был этого делать, Артур. Это гадко с твоей стороны. – Артур без малейших признаков раскаяния повилял хвостом. – Да, согласна, мне хотелось сделать то же самое. – Она криво усмехнулась. – Ну-у, может быть, не совсем то же самое, хотя, возможно, куснуть его за заднее место было бы… – Неожиданно по ее телу прокатилась волна желания. – Ладно, не имеет значения. А теперь марш в постель. – Кивком она указала на его корзинку. Артур подбежал к ее кровати, вскочил на нее и решительно устроился в ногах. Она нахмурила брови: – Почему это в последнее время все мужчины в моей жизни вознамерились игнорировать мои желания? – Артур склонил набок голову и повилял хвостом. – Это, знаешь ли, очень раздражает. – Сложив на груди руки, Джудит прошлась по комнате. – Я не хочу говорить о Люсиане. Ни с Гидеоном, ни с кем-либо другим. – Даже Сюзанне не были известны подробности ее короткой и бурной семейной жизни.

Сюзанна несколько раз пыталась расспросить ее, но, не получая ответов, не стала настаивать. Таким отношением с ее стороны можно было лишь восхищаться, поскольку Джудит знала практически все, что только можно было знать, о браке Сюзанны с Чарлзом. Чарлз был любовью всей жизни Сюзанны, и она жила воспоминаниями о нем. Собственные же воспоминания Джудит, как она обнаружила, плохо выдержали испытание временем.

Нет, она не сомневалась в том, что любила Люсиана со всем пылом семнадцатилетней девчонки, верившей, что нашла в нем родственную душу. Она не сомневалась также, что он тоже ее по-своему любил. Джудит столько лет старательно избегала думать о времени, прожитом ими вместе, что теперь ей было трудно вспомнить об этом вообще. Однако прошло уже десять лет, и настала пора подумать об этом.

Начало было великолепным. Даже сейчас она в этом не сомневалась. Люсиан был полон жизни и страсти и волновал ее так, как она и не мечтала. Они устраивали экстравагантные шумные вечеринки для экстравагантных друзей, принадлежавших к миру искусства, – поэтов, писателей, артистов, – у многих из которых было больше денег, чем таланта. Ее мир был ограничен мужем и его друзьями, и она никогда не спрашивала себя, почему они не вращаются в более изысканных кругах, к которым, например, принадлежали ее родители или другие девушки. По правде говоря, те немногие дружеские связи, что были у нее до замужества, становились день ото дня слабее, и мир мужа окончательно стал ее миром. Когда умерли ее родители, у нее не осталось никого, кроме него.

Вначале он проявлял свой крутой нрав лишь изредка, и она не придавала этому значения. Он как-никак был поэтом, гением, а на недостатки творческих личностей принято смотреть сквозь пальцы. Однако в последние несколько месяцев его жизни приступы гнева у него участились и стали особенно яростными.

Она непроизвольно взглянула на свой мизинец, который был едва заметно искривлен. Какой-нибудь пустяк мог вызвать у Люсиана ярость: тупость критиков, оплошность, допущенная слугой, или даже присутствие его собственной сестры. Или ее неудачно сказанное слово. Он начинал обвинять ее в неверности, в том, что она изменяет ему с его друзьями. Разумеется, в этом не было и доли правды. Он был ее жизнью.

Потом ему бывало стыдно, он долго извинялся, обнимал ее, и все снова было хорошо. На какое-то время. Но периоды согласия становились все короче. Однако тогда он еще ни разу не причинил ей боли, и она даже представить себе не могла такое, а поэтому не боялась его. За день до смерти что-то совсем незначительное, она даже припомнить не могла, что именно, привело его в бешенство. Он назвал ее проституткой. И снова обвинил в том, что она изменяет ему с другими мужчинами. Она отрицала это, но он не желал и слушать. Он тогда сказал ей в лицо, что спит не только с ней. У нее уже были на этот счет подозрения. Она тоже вышла из себя.

И в этом была ее ошибка. Прежде она никогда не отвечала ему, не повышала на него голос. И ее возмущение лишь еще сильнее разожгло его гнев. Он заставил ее встать на колени, так грубо схватив за руки, что сломал ей мизинец. Она сопротивлялась, и он сильно ударил ее по лицу. Потом он овладел ею – зверски, жестоко, – не только истерзав ее тело, но и вдребезги разбив ее сердце. Этот акт не имел ничего общего ни с любовью, ни со страстью. Он словно жестоко наказывал ее за что-то.

Позднее он плакал от стыда перед запертой дверью ее комнаты. Он обещал никогда больше не причинять ей боль, умолял простить его. Она отказалась открыть дверь и поклялась, что никогда не простит его. И сказала, что уезжает. Возможно, когда зажили бы ссадины на теле, перестал бы болеть мизинец и прошли синяки на лице, она бы смягчилась. Но на следующее утро его тело нашли на земле под террасой. Он и его приятели обожали пить на плоской крыше дома. Принимая во внимание количество пустых бутылок и положение тела, сделали вывод, что он, находясь в состоянии алкогольного опьянения, упал с крыши и разбился насмерть. Такова была причина смерти, указанная в официальном заключении, но Джудит имела на этот счет свое мнение.

– Это была моя вина, – тихо промолвила она. Артур, положив голову на лапы, следил за тем, как она шагает по комнате. – Мне следовало сразу же простить его. – Но она этого не сделала, и никакие сожаления не могли теперь ничего изменить.

Но если бы Джудит могла изменить это, стала бы она это делать? Конечно, она любила Люсиана. И не желала ему смерти. Какая-то часть ее души умерла вместе с ним. Однако он становился все более и более неуравновешенным и все менее и менее разумным. Даже сейчас она отказывалась верить, что его поведение означало безумие, психическое расстройство. Однако она не могла не задумываться о том, что было бы, если бы он не умер. Неужели она так и жила бы всю жизнь в страхе? И вообще дожила бы до сегодняшнего дня?

– Разве удивительно, что я стараюсь не говорить о своем браке? – сказала она собаке. Артур приподнял голову. – Вначале все было великолепно, и он был чудесным. Нельзя, чтобы конец перечеркнул все.

Но Джудит знала, что это произойдет, если она заговорит об этом вслух. Трагический финал заслонит собой первые радости.

Она горевала целых два года, потом решительно заставила себя оставить прошлое и продолжать жить. Но до появления в ее жизни Гидеона она лишь изредка ненадолго вспоминала о своем браке.

Что особенного было в этом мужчине?

Джудит раздраженно передернула плечами, продолжая шагать по комнате. Предполагалось, что в этом не будет ничего серьезного. Ведь на этой стадии отношений с Гарольдом или Сэмюелом – с Ловеттом до этой стадии отношения, конечно, не доходили – она уже спокойно обдумывала их окончание, а не чувствовала себя так, как будто они только что начались.

Но то было совсем другое дело. Вернее, три совсем других дела: с Джонатаном, Гарольдом и Сэмюелом – Ловетт, конечно, не шел в счет, – а особенно с Джонатаном. Она ничуть не стыдилась своего прошлого. Она была богатой вдовой и могла вести себя так, как сама того пожелает. Но Боже милосердный, несмотря на то что у нее были Сюзанна и другие друзья, она все эти годы была отчаянно одинокой. Это была скорее причина, чем оправдание. В оправданиях она, естественно, не нуждалась. Однако, как оказалось, в том, что касается ее приключений, она была несколько более ранимой, чем предполагала.