Элизабет Чедвик - Алый лев Страница 23

— Разумеется, миледи, но вы долго отсутствовали, и за это время все изменилось.

Изабель жестко посмотрела на него:

— Странно слышать это от вас, потому что у меня сложилось впечатление, что ничего не изменилось, да и вы, милорд, не слишком были заинтересованы в переменах.

Аойфа одобрительно кашлянула, но, когда Изабель взглянула на Вильгельма, он почти незаметно покачал головой и указательным пальцем коснулся своего кубка, что означала, что Изабель стоило унять свое раздражение. И он был прав: Фицгенри был не только их вассалом, но и юстициарием Ирландии и подданным короля.

— Ваше впечатление ошибочно, миледи, — сказал Мейлир, — но вы прибыли недавно, и вам простительно не знать, как обстоят дела.

— Что ж, вы убедитесь, что я быстро схватываю, — ответила Изабель. — Я очень хорошо чувствую, откуда дует ветер.

Она бросила беглый взгляд через высокий стол на их вассала Филиппа Прендергастского, чье равнодушное выражение лица не могло, однако, скрыть того, что он внимательно прислушивается к беседе. Его жена была сводной сестрой Изабель, дочерью валлийской любовницы ее отца. Старше ее на тринадцать лет. У нее были рыжие волосы, как и у всех де Клеров, а лицо с тонкими, изящными чертами представляло собой женственный образ Ричарда Стронгбау. Она была мила в общении, но сдержанна и до сих пор не пыталась наладить с Изабель родственную связь. Со своей стороны Изабель была готова проявить радушие, но и она была осторожной. Матильда вышла замуж за Прендергаста, когда Изабель была еще ребенком, и, сказать по правде, у них было мало общего, кроме отцовской крови.

— В Ирландии, миледи, ветер дует с разных сторон и меняется неожиданно, — сказал Мейлир и, вылив за ее здоровье, повернулся к Вильгельму, дав понять, что этот разговор окончен. — Как долго вы собираетесь оставаться в Ирландии, милорд?

Изабель прикусила губу и затаила обиду.

Вильгельм откинулся на стуле и скрестил руки.

— Я понимаю, что вы были бы рады избавиться от нас, милорд, но, боюсь, нам придется терпеть общество друг друга по крайней мере всю зиму. Я не рискну пересекать море до весны, а за это время собираюсь познакомиться со своими вассалами и соседями.

Фицгенри передернуло от досады.

— В таком случае вы обнаружите, что климат здесь более влажный, чем тот, к которому вы привыкли. Иногда дожди льют несколько месяцев не переставая, а туман с моря окутывает землю таким плотным одеялом, что врага от друга не отличишь. Вам понадобится одежда потеплее той, что вы с собой привезли.

Изабель заскрипела зубами от такой дерзости, но Вильгельм даже бровью не повел и ответил холодно:

— К счастью, в моих дорожных сундуках найдется одежда почти для всякой погоды.

— Почти для всякой? — мрачно отозвался Фицгенри. — А у меня есть для любой.

— Никто не может предвидеть всего, — Вильгельм взмахнул рукой, жестом, обозначающим, что он не собирается никому угрожать и не сердится. — Я ценю ваши достоинства, лорд Мейлир. И надеюсь, что вы относитесь ко мне и моей жене подобным же образом, поскольку мы являемся вашими правителями. Я не больше вашего нуждаюсь в дружбе, но вот что я вам скажу: вы будете нас уважать.

Когда он произнес это, Изабель зарделась от гордости и ощущения восторжествовав шей справедливости.

Мейлир пытался не отводить взгляда от лица Вильгельма, но тот научился этим играм в «гляделки» при дворе и хладнокровно выдерживал его взгляд, пока тот не обратился к кубку с вином.

— Я принес вам присягу как вассал сюзерену, — пробормотал он наконец, сделав глоток, — но уважение — это совершенно другое. Его нужно заслужить.

Вильгельм кивнул.

— Именно так, — сказал он. — Но это верно и для остального: слухи — одно. Соответствовать им — другое.

Проводив гостей, Изабель села на кровать. Вильгельм уже лежал, нанизывая четки на новый шелковый шнурок, потому что старый порвался. И, хотя его глаза были прищурены, он мог достаточно хорошо разобрать выражение ее лица в свете единственной свечи.

— Я не доверяю Мейлиру Фицгенри, — сказала Изабель.

Он сперва не ответил, и она уже была готова повторить свои слова, когда он поднял глаза от четок.

— Да, за ним нужно присматривать, — сказал Вильгельм. — Он до краев переполнен собственной важностью и, похоже, считает, что должность юстициария позволяет ему творить, что захочется. Сегодня надо дать ему время подумать, как и Прендергасту. Этот, мне кажется, станет играть за обе стороны.

— Я тоже так подумала, особенно учитывая, что его жена — моя родственница, — Изабель в задумчивости покусывала губу. — Однако Фицгенри была нанесена серьезная обида. Что бы ты ему ни говорил, он все равно считает себя настоящим властителем Ленстера. Я мало что помню о нем с детства, но знаю, что моя мать нечасто принимала его у нас в зале.

Вильгельм склонился над своими четками.

— У твоей матери вообще редко находится время для нормандцев. И она ясно дает понять, что и для меня у нее его нет.

— Это неправда, — выпалила Изабель. — С ней, может быть, и трудно, но не тяжелее, чем с королевой Алиенорой, когда на нее находит.

Она мысленно начала ругать себя, еще не закончив фразы, она не это собиралась сказать и не хотела, чтобы Аойфа становилась причиной разногласий между ними.

— Да, но королева Алиенора знает меня с тех пор, когда я был молодым рыцарем, и наша симпатия друг к другу всегда была взаимной, в то время как твоя мать… — он не договорил.

— Она вчера в своих покоях хорошо отозвалась о тебе, — сказала Изабель, пытаясь собраться с мыслями. — Она сказала, что твоя любовь к музыке — от ирландского сердца.

Вильгельм бросил на нее скептический взгляд.

— Да неужели?

— У моего отца не было слуха, и в ее глазах это было одним из его самых страшных грехов. Она говорила, что его пение звучит так, будто орут запертые в бочке коты, — она мягко улыбнулась. — Однако у него было чувство юмора. Не то чтобы я хорошо его знала, но в те несколько раз, что мы встречались, с ним было приятно проводить время.

Он завязал последний узел на четках и, отложив их в сторону на дорожный сундук, полностью обернулся к ней:

— Я думаю, нас с твоей матерью объединяет любовь к музыке. Господи, я так давно при дворе! Если я даже в собственной семье не могу наладить отношения и не могу придерживаться выбранной линии, то чего я стою?

Изабель положила ладонь ему на щеку.

— Я знаю, что она испытывает твое терпение, — сказала она примирительно, — но ей тоже тяжело. Когда она видела меня в последний раз, я была ребенком, а теперь я вернулась уже взрослой женщиной, к тому же мой муж — человек, наделенный властью. Когда-то и ее жизнь была такой, но это осталось в прошлом, и она изо всех сил пытается обрести новое место, которое хотя бы отзвуком эха напоминало о ее былой славе. Я прошу тебя терпеть ее если не из привязанности, то хотя бы из человеческой доброты.