Елена Арсеньева - Опальная красавица Страница 23

Князь был осведомлен о трагедии, пережитой дочерью четыре года назад, о гибели Эрика фон Тауберта. Однако хоть страшные воспоминания порой и тревожили ее сны, заставляя верить, будто она никогда не забудет предмета своей первой сердечной страсти, Лисонька с радостью подчинилась выбору отца и обручилась с богатым хорошим человеком, соседом Измайловых по имению. Князь Румянцев искал в сем браке любви и выгоды в равной степени; Лисонька желала любви и устроенной женской судьбы, поскольку была из тех бойких барышень, неуловимых кокеток, которые таковыми лишь кажутся, а наяву их идеал – сделаться верной супругою, доброй хозяйкою и чадолюбивой матерью; отец был весьма доволен раскладом дел. Однако сейчас он не мог не понимать, что положение, устраивающее Лисоньку, неприемлемо для ее двоюродной сестрицы; и, принимая ее у себя, возобновляя родство, он, пожалуй, немало осложнит течение жизни своей и дочери, ибо в этой сероглазой женщине подспудно тлел некий беспокойный огонек, в любой миг могущий обратиться в пожар. И не только спалить ее, но и обжечь всех стоящих вокруг. И, хотя князь был мастер и любитель сохранять отношения родства и приязни, он украдкою лелеял надежду, что по дальности расположения Измайлова и Любавина их общение не будет слишком частым!

Князь с особенной пристальностью присматривался к Елизавете, потому что узнал от дочери, что именно она страстно любила его сына и готова была с ним обманно венчаться. Всяческие зародыши авантюризма давным-давно погибли в натуре князя, его не могли не возмущать в женщине этакие отважность, изобретательность и попрание старозаветных правил, и все же, положа руку на сердце, он признавал, что по сочетанию лютой гордости и самой нежной чувствительности, по тайной пылкости своей Елизавета напоминала ему Алексея; несомненно, эти двое вполне подошли бы друг другу, когда б жестокая судьба не отбросила их далеко-далеко друг от друга, превратив некогда неприглядную Лизоньку в прелестную графиню Строилову, а Алексея Измайлова оставив в чужой, каменистой земле...

Князь думал, что слезам, которые он пролил по сыну, давно пришел конец, но нет, они не иссякли. И горе его сердца на сей раз смягчалось лишь тем, что он был не одинок: две дочери обнимали его, две дочери утирали его слезы, вместе с ним оплакивая Алексея!

Право, то был день бесконечных слез! Но если при сестре и дядюшке Елизавета порою могла заставить себя отвлечься, успокоиться, то, пустившись в обратный путь, она уже не осушала глаз. Несмотря на просьбы помедлить, еще погостить, она рвалась в путь. Ей необходимо было остаться одной, чтобы дать волю горю, умыться слезами. Потому что, оказывается, она и не представляла прежде, сколь многое значило для нее то роковое венчание.

Она стыдилась его и гордилась им. Она избегала его вспоминать и лелеяла эту память. Она не была безутешной святошей и не могла проклинать себя за Хонгора и Леонтия, за Сеид-Гирея и Вольного – за всех других, которых любила долго ли, коротко, хотя и знала наверное: Алексей – единственный, кто прошел в ее жизни светлой тенью. Но его уже нет. Значит, как ни болит душа, вновь и вновь обречена она искать невозможное счастье.

Она была столь погружена в печальные размышления, что не замечала пути, и с немалым изумлением обнаружила, что день идет к исходу, а ее повозка уже катит по окраинным улицам Нижнего. До дому оставалось едва ли полверсты, как вдруг Елизавета, высунувшись, крикнула кучеру свернуть на Ильинскую. Вскоре повозка остановилась на юру, где, открытая всем ветрам, светила куполами маленькая ладная церковка.

Елизавета приникла к окошку. Ей казалось, стекло туманится от дыхания; и она протирала его, досадуя, что никак не может стереть дымку, а ведь это слезы туманили ей взор. Думала, все будет проще: войти в церковь, спросить про книги за тот год...

Словно нарочно, церковь оказалась закрыта. Какой-то человек в длинном плаще и треуголке, надвинутой на лоб, долго стучал в двери и отошел ни с чем, стал на взгорке, задумчиво глядя вдаль. В тот августовский вечер, вспомнила Елизавета, здесь бушевала буря, хлестал дождь, река ярилась во тьме, а сейчас землю запорошило, все сделалось нарядным и умиротворенно-белым, холодный сизо-розовый закат поигрывал в небесах, Волга, серая волчица, неспешно бежала меж берегов...

Незнакомец наконец оторвался от созерцания реки, перекрестился на купола, отдав поясной поклон, и пошел к своей карете, стоявшей поодаль, которую Елизавета прежде не заметила. И плащ его, и повозка были заляпаны грязью: верно, приехал издалека.

Елизавета тоже сделала знак Лавру: трогай! Откинулась на спинку сиденья, вздохнула безнадежно: «Господи, спаси! Дай мне все забыть!» – прикрыла усталые от слез глаза.

Коротко ржанули лошади, кучера обменялись угрюмыми взорами, кареты разъехались. Елизавета подумала, что, наверное, ей одной не под силу будет осуществить свою цель. Здесь надобен хитрый, опытный вор, ловкая рука. Пожалуй, не обойтись без Вайды. Да, именно Вайда – вот кто ей нужен в этом деле!..

Она погрузилась в свои планы и уже забыла о незнакомце, не подозревая, что жестокая судьба только что вновь поиграла с нею.

6. Полет

С невестами в Любавине дело обстояло худо. За год, минувший после смерти графа-охальника, подросли нетронутые девки, но все ж парней оказалось больше. А загулявшие холостяки, а вдовцы?.. Вдобавок подступал новый рекрутский набор; и хоть графиня повелела без очереди отдавать в рекруты пьяниц, воров и гуляк, а также ударившихся в раскол, все равно женихов был избыток. Забавно, что при этом имению грозила рекрутская недоимка: Елизавете было жалко отдавать в солдатчину своих хороших работников, да и невыгодно – отданные в солдаты делались свободными, стало быть, для имения потерянными. Староста собрал сельский сход, на который Гребешков явился с предложением докупать рекрутов по другим имениям: графиня, мол, готова добавить не менее семидесяти пяти рублей за душу, если и мир скинется. Крестьяне кланялись госпоже в ножки за такую милость, хотя решиться на нее оказалось для Елизаветы невыносимо трудно. Покупка и продажа людей были самым обыкновенным делом, но у нее с этой торговлей были свои отношения после блаженной памяти Эски-Кырыма. И все же Елизавета понимала: у той жизни, которой она теперь живет, свои законы, никуда не денешься! Взяла она только за правило – при покупке и продаже никогда не разрушать семей, не разлучать родных, не продавать людей ради выгоды, не дарить их на именины или в знак приязни, как велось. Но жизнь то и дело ставила перед нею новые задачи. Вот хоть бы с теми же невестами! Приходилось прикупать девок в округе. Для этого Елизавета только ссужала деньги, а ездил по торгам управляющий. Но когда к ней пришел понурый, похудевший и присмиревший Северьян и, едва сдерживая слезы, признался в страстной любви к шубинской крепостной девке Лукерье, Елизавета растерялась.