К. Харрис - Когда рыдают девы Страница 23

Собеседник ошарашено хмыкнул:

– Так темно уже. Ночью невозможно разглядеть, какого цвета глаза.

– Для меня возможно.

– Ха, – фыркнул владелец таверны. – Про мои глаза болтают такое из-за вывески. Вы же  видали вывеску? А еще судачат, будто я ношу только черное. Небось, скоро начнут шептаться, что у меня в штанах спрятан чертов хвост.

Себастьян медленно обвел взглядом древнее подворье. Массивная стена из песчаника, шедшая сбоку, заметно отличалась от той, которая отделяла двор от примыкавшего погоста. Эта часть ограды, не более семи футов в высоту, увенчанная рядом железными шипов, чтобы отпугнуть похитителей трупов, лежала в густой тени раскидистых ветвей широколистых кладбищенских вязов. И в развилке одного из деревьев присел худощавый, одетый во все черное, за исключением белой рубашки, мужчина. Он без труда удерживал равновесие, упирая приклад винтовки в бедро.

Для любого другого человека притаившийся стрелок остался бы незамеченным. 

– Когда мистер Нокс слезет с дерева, – обронил Девлин, – передайте ему, что он может поговорить либо со мной, либо с Боу-стрит. Полагаю, его выбор будет зависеть от того, что хранится в этих погребах.

Обезображенное шрамом лицо оскалилось в язвительной ухмылке:

– А мне не придется ничего передавать. Он вас и без того слышит. Кошачьи глаза и уши, так-то вот.

Виконт повернулся к воротам. Трактирщик протянул руку, останавливая его. Себастьян красноречиво посмотрел на грязные пальцы, сжимавшие рукав сюртука. Рука отдернулась.

– Джейми мог бы со своего места вышибить вам оба глаза. И еще кое-что скажу, –  облизнул нижнюю губу здоровяк. – Он так с вами схож, что в братья годится. Подумайте об этом. Хорошенько подумайте, – и, немного помолчав, с издевкой добавил: – Милорд.

ГЛАВА 16

Засунув руки глубоко в карманы сюртука, Девлин шагал по Чипсайду. Сухой ветер взвихривал пламя фонарей, бросая пляшущие тени на фасады магазинов с закрытыми ставнями и пыльную, усыпанную мусором мостовую.

Когда-то Себастьян был младшим из трех братьев, четвертым ребенком, родившимся у графа Гендона и его жены, жизнерадостной красавицы Софии. Если в браке родителей и были хорошие времена, Девлин не мог этого вспомнить. По сути, супруги жили каждый своей жизнью. Граф занимался государственным делами, между тем как графиня кружилась в веселом вихре балов, раутов и визитов в загородные дома знакомых. Те редкие случаи, когда муж и жена сходились вместе, отмечались холодным молчанием, перемежаемым взрывами рыданий и гневными повышенными голосами.

Тем не менее детство Себастьяна не было совершенно несчастным. В его воспоминаниях мать ласково касалась его и часто смеялась – когда ее мужа не было рядом. Четверо детей Софии никогда не сомневались в ее любви. Братья, хотя во многом несхожие и  значительно разнившиеся  по возрасту, были необычайно близки друг с другом. Только Аманда, самая старшая из детей, держалась в стороне.

– Иногда мне кажется, что Аманда родилась уже обозленной на весь мир, – однажды сказала София, провожая задумчивым, обеспокоенным взглядом дочь, которая в бешенстве покидала площадку для игры в волан.

Прошли годы, прежде чем Себастьян понял истинную причину злости старшей сестры.

Девлин остановился и устремил свой взгляд поверх серых, осевших могильных плит и буйных зарослей крапивы на погосте Святого Павла, уносясь мыслями в прошлое.

В отличие от своей веселой, непосредственной жены граф Гендон был строгим и требовательным отцом, постоянно занятым важными государственными делами. Но он все равно улучал время, чтобы учить сыновей ездить верхом, стрелять и фехтовать, и ворчливо гордился их успехами. Будучи чрезвычайно замкнутым человеком, граф оставался далекой фигурой, обособленной и отчужденной – особенно от своего самого младшего отпрыска, столь непохожего на родителя ни внешностью, ни характером, ни способностями.

Затем разразилась череда несчастий. Старший брат Себастьяна, Ричард, погиб первым, попав в коварное разрывное течение[9] во время купания у побережья Корнуолла, где находились главное графское имение. Позже, тем ужасным летом, когда Европу накрыли грозовые тучи войны, а во Франции общественный строй, казавшийся незыблемым на века, был сметен революцией и насилием, Сесил заболел и тоже умер.

И у Алистера Сен-Сира, некогда гордого отца трех крепких мальчишек, остался только самый младший, Себастьян. Сын, ни капли не похожий на родителя, сын, на которого всегда обрушивался наиболее сильный гнев, сын, который постоянно ощущал себя ужасным разочарованием для грубоватого крупного мужчины с пронзительно-синими фамильными глазами, столь явно не доставшимися его новому наследнику.

Тем же летом, когда Себастьяну исполнилось одиннадцать, графиня Гендон отправилась на увеселительную морскую прогулку, чтобы больше никогда не вернуться. «Утонула», – так ему сказали. Даже тогда он не поверил. В течение долгих месяцев мальчик взбирался на скалы, возвышавшиеся над бескрайними неспокойными водами Ла-Манша, убежденный, что если бы мать на самом деле умерла, он как-то узнал бы, как-то почувствовал бы это.

«Странно, – подумал Девлин, отталкиваясь от ржавой кладбищенской ограды и поворачивая в сторону шумных, ярко освещенных игорных домов Сент-Джеймс-стрит, – как можно было, угадав правду в этом вопросе, так заблуждаться почти во всем остальном».

Лежа в одиночестве в своей постели, Геро где-то перед полуночью заметила, как начал подниматься ветер. Жаркие порывы надували парусами занавески на открытом окне и наполняли спальню запахом пыли и острыми ароматами летнего города. Она слышала выкрики сторожа в час ночи, потом в два. И все равно лежала без сна, внимая ветру и бесконечно перебирая в уме все, что выяснила к этому моменту об угнетающе-неумолимой последовательности туманных, полунепонятных событий и действий, приведших к смерти Габриель и исчезновению ее маленьких племянников. Однако с течением времени Геро исподволь пришло в голову, что внезапная бессонница вызвана пустой постелью рядом с ней не в меньшей мере, чем всем остальным.

Это осознание испугало ее и раздосадовало. Побудительные причины вступления баронской дочери в брак с Девлином были сложными, запутанными и не совсем понятными для окружающих, а особенно – для нее самой. Она не увлекалась самокопанием или длительным, напряженным изучением собственных мотивов.  Эту свою черту Геро считала достойной восхищения и такой, которой можно втайне гордиться. Теперь же поймала себя на сомнениях, не ошибалась ли она в данном вопросе. Ведь кто может быть глупее, чем женщина, не понимающая собственного сердца?