Анна-Мария Зелинко - Дезире Страница 23

Он тотчас написал Жозефу. «Я принял решение изменить фамилию. Советую и тебе сделать это, так как никто в Париже не может произнести Буонапарт. Отныне я буду называться Бонапарт. Прошу тебя впредь так и подписывать свои письма ко мне, а также уговори остальных членов семьи переменить фамилию. Мы — французские граждане, и я хочу, чтобы имя, которое я впишу в книгу истории, было французским».

Таким образом, нет Буонапартов. Есть Бонапарты.

Его штаны порваны, часы его отца заложены, а он мечтает делать историю!..

Конечно, эта обезьяна Жозеф теперь тоже носит фамилию Бонапарт, а также Люсьен, который получил место администратора на военном складе и пишет политические статьи между делом.

Жозеф ездит по торговым делам. Этьен говорит, что он хорошо зарабатывает на торговых сделках. Но Жозеф не выносит, когда его называют коммивояжером.

В течение нескольких месяцев письма Наполеона ко мне были очень редки. Но Жозефу он пишет два раза в неделю. Я, наконец, послала ему свой портрет, который он, приехав в Париж, просил меня выслать. Портрет очень плох. Я вовсе не так курноса. Но мне пришлось заплатить художнику вперед, и в связи с этим я должна была взять портрет, хоть он мне и не нравился.

Я отослала его в Париж, а Наполеон даже не поблагодарил меня. Письма его были совершенно пустые. Они начинались обязательно «миа кариссима» (моя дорогая по-итальянски) и оканчивались: «прижимаю тебя к своему сердцу». Ни слова о нашей свадьбе. Ни слова о том, что он помнит, что через два месяца мне минет шестнадцать лет. Ни слова о моей привязанности к нему!..

А Жозефу он описывает на многих страницах элегантный салон м-м Тальен. «Я понял, какую большую роль в жизни мужчины может играть замечательная женщина, женщина, знающая свет, умная, женщина высшего общества».

Не могу передать, как оскорблена была я этим письмом.

Неделю назад Жюли уехала с Жозефом в его деловую поездку. Мама, которая впервые провожала одного из своих детей, отчаянно плакала, и Этьен отправил ее на месяц к дяде Соми, чтобы она немножко рассеялась. Багаж мамы состоял из семи чемоданов, и я провожала ее к дилижансу. Дядя Соми живет в четырех часах езды от Марселя.

В это время Сюзан сделала открытие, что ее здоровье слабеет, и Этьен увез ее на воды.

Таким образом, я осталась одна, с Мари, с верной Мари.

Я приняла решение однажды в полдень, когда мы с Мари сидели в беседке. Розы давно уже увяли, голые ветви деревьев четкими силуэтами рисовались на бледно-голубом небе. Был один из осенних дней, когда чувствуется умирание природы. И может быть именно такое настроение в природе дало мне возможность мыслить особенно четко и ясно.

Я бросила салфетку, на которой собиралась вышить очередную букву «Б» — «Бонапарт».

— Мне нужно поехать в Париж, — сказала я. — Я знаю, что это сумасбродство и никто мне этого не разрешил бы, но мне нужно поехать.

Мари, занятая лущением гороха, не подняла головы.

— Если тебе нужно поехать, то поезжай. Только как?

Я смотрела на жучка, который полз по столу. Его крылья отливали бронзой.

— Очень просто! Мы одни, и я завтра могу уехать дилижансом.

— У тебя достаточно денег? — спросила Мари.

— Мне хватит, если я остановлюсь в недорогой гостинице не больше, чем на два дня. Если я задержусь, следующие две ночи я могу провести в зале ожидания на почте. Там наверняка есть диван или скамьи.

— Я думала, что у тебя порядочно денег, — сказала Мари, впервые посмотрев на меня. — Твои деньги в комоде под ночными сорочками…

Я покачала головой.

— Нет. Я отдала их одному человеку.

— Где ты остановишься в Париже?

Жук все ползал по столу. Когда он добрался до края, я повернула его, и он вновь деловито пополз к другому краю.

— В Париже? Я еще не думала об этом, — сказала я задумчиво. — Это будет зависеть от разных обстоятельств. Правда?

— Вы же обещали маме, что не поженитесь, пока тебе не исполнится шестнадцати лет, и все-таки ты хочешь ехать в Париж?..

— Мари, если я не поеду сейчас, то потом может быть поздно. Тогда вообще свадьбы может не быть. — Я вдруг поняла, что высказала мысль, которая иногда приходила мне в голову, но которую я глушила в себе, не давая ей оформиться.

Горох в руках Мари с легким треском падал в миску.

— Как ее зовут? — спросила Мари. Я пожала плечами.

— Я не знаю, не уверена. Может быть это м-м Тальен, но может быть и другая — любовница Барраса. Ее зовут Жозефина. Она бывшая графиня. Но я совсем не уверена! Мари, не думай о нем плохо! Он так давно меня не видел! Когда он меня увидит…

— Да, — сказала Мари. — Ты права. Тебе нужно поехать в Париж. Мой Пьер ушел в армию и не вернулся. У меня уже был маленький Пьер, когда я написала большому Пьеру, что вынуждена отдать ребенка на воспитание, а сама поступить к вам кормилицей, так он мне даже не ответил. Мне бы тоже нужно было поехать к нему.

Я знаю историю Мари. Она так часто мне ее рассказывала, что я знаю все подробности этой несчастной любви. История о неверности Пьера подчас кажется мне нашей семейной легендой.

— Ты не могла поехать к нему, он был очень далеко.

— Поезжай в Париж. Первые две ночи ты проведешь у моей сестры, а там посмотришь.

— Да, там увидим, — сказала я, вставая со скамьи. — А сейчас я пойду в город и узнаю, когда завтра утром уходит дилижанс. — Я положила жука на траву.

Вечером я уложила чемодан. Это был очень старый потрепанный саквояж, так как остальные взяли с собой все уехавшие члены семьи. Я положила мое голубое платье, которое мне сшили к свадьбе Жюли. Мое самое лучшее платье! Я хотела надеть его, идя к м-м Тальен, где я надеялась встретить Наполеона.

Утром на другой день Мари проводила меня к дилижансу. Я, как во сне, проделала знакомый путь до центра города. Как в прекрасном сне, когда уверен, что то, что ты делаешь, делаешь правильно. В последний момент Мари дала мне большой золотой медальон.

— У меня нет денег. Все, что я зарабатываю, я отсылаю маленькому Пьеру, — сказала она тихо. — Возьми медальон. Он золотой. Твоя мама подарила мне его в тот день, когда я отняла тебя от груди. Ты сможешь продать его, Эжени.

— Продать его? — удивилась я. — Зачем?

— Чтобы получить деньги на обратный путь, — сказала Мари, отвернувшись и рукой смахнув слезу.

Один, два, три, четыре дня я тряслась в дилижансе с утра до вечера, по пыльной дороге, которой не было конца, проезжая полями и лугами, потом через города и деревни. Каждые три часа сильный толчок кидал меня или на плечо дамы в трауре, сидевшей справа, или на толстое брюхо соседа слева. Это меняли лошадей. Потом опять тряска по неровной дороге.