Филиппа Грегори - Другая Болейн Страница 24

— Говорят, французская армия очень сильна, — неуверенно начинаю я. — А Франциск весьма решителен.

— Он просто павлин, — сердито бросает Генрих. — Все показное. Карл Испанский с ним разберется на юге, а я зайду со стороны Кале. А потом мы разделим Францию пополам. — И, повернувшись к корабельному плотнику: — Когда она будет готова?

— Весной, — отвечает тот.

— Рисовальщик сегодня здесь? — спрашивает король.

— Он здесь, — кланяется стоящий рядом человек.

— Мне пришла в голову прихоть сделать ваш портрет, мадам Кэри. Присядьте, пожалуйста, пусть он набросает ваши черты.

— Конечно, если вы того желаете. — Я даже покраснела от удовольствия.

Генрих кивнул плотнику, тот что-то прокричал с платформы вниз на причал, оттуда торопливо прибежал рисовальщик. Генрих помог мне спуститься по лестнице, усадил на штабель свежераспиленных досок, а молодой человек в грубой домотканой одежде принялся за набросок.

— А что вы собираетесь делать с портретом? — с любопытством спросила я, стараясь сидеть неподвижно и все время улыбаться.

— Подожди, увидишь.

Художник положил лист бумаги.

— Мне этого достаточно.

Генрих обнял меня одной рукой, поставил на ноги.

— Тогда, красавица моя, пора домой, обедать. Поскачем галопом по заливным лугам, мигом домчимся до замка.

Конюхи стоят наготове с лошадьми. Король одним движением поднимает меня в седло и сам вскакивает на коня. Оборачивается убедиться, что все готовы. Лорд Перси подтягивает подпругу лошади Анны. Сестра глядит на него и соблазнительно улыбается. И вот уже вся компания скачет обратно в Гринвич, солнце садится, окрашивая холодное зимнее небо в кремово-розовые цвета.

Рождественский обед длился чуть ли не весь день. Я и не сомневалась, Генрих пошлет за мной этой ночью. Но он вдруг объявил, что собирается посетить королеву, и все придворные дамы, включая меня, должны, покуда он выпивает с друзьями, составить ей компанию, а потом он отправится в опочивальню ее величества.

Анна сунула мне в руки недошитую рубашку и села рядом, поставила каблучок на подол моего платья — мне не встать, пока она не поднимется.

— Оставь меня в покое, — чуть слышно прошептала я.

— Чтобы я этого дурацкого выражения лица больше не видела, — зашипела сестра. — Шей и улыбайся, как все остальные, будто всем довольна. Надулась как сыч — кому ты такая нужна.

— Провести с ней рождественскую ночь…

— Хочешь знать, почему?

— Хочу.

— Какая-то нищая попрошайка, гадалка, ему сказала, что сегодня он зачнет сына. Вот он и надеется к осени получить наследничка. Боже, какие же мужчины идиоты.

— Гадалка?

— Да. Предсказала — будет сын, если он откажется от других женщин. Нечего и спрашивать, кто за это платит.

— Что ты имеешь в виду?

— Сдается мне, что в карманах этой гадалки найдется немало золота, заплаченного Сеймуром, стоит только перевернуть ее и потрясти как следует. Но теперь поздно, ничего не попишешь, зло уже сделано. Он будет в постели королевы эту ночь и все остальные двенадцать ночей. Ты уж постарайся попадаться ему на глаза каждый раз, когда он направляется в ее спальню, — пусть помнит, что теряет.

Я склонилась над шитьем. Анна заметила слезинку, упавшую на подол рубашки, я попыталась стереть ее пальцем.

— Вот дуреха, вернется он к тебе, никуда не денется.

— Думать не могу — он с ней в постели, — шепнула я. — Он ее тоже зовет «красавица моя»?

— Наверно, — грубо оборвала меня Анна. — Редко найдешь мужчину, у которого бы хватило сообразительности время от времени менять напев. Он исполнит свой долг с королевой, а потом снова оглянется вокруг, так ты уж не забудь попасться ему на глаза и улыбнуться, тогда ты снова в деле.

— Как же улыбаться, когда сердце разбито?

Анна хихикнула:

— Тоже мне, королева трагедии! Улыбаться с разбитым сердцем — это мы, женщины, умеем, а ты женщина, придворная дама и Говард — вот тебе три причины, чтобы быть наиковарнейшим созданием во всем Господнем мире. Ш-ш-ш, он идет.

Первым вошел Георг, улыбнулся мне, опустился на одно колено подле королевы. Чуть покраснев, она протянула ему руку для поцелуя, королева просто сияла от удовольствия при мысли, что король придет к ней. Следом вошел Генрих, положив лорду Перси руку на плечо, рядом мой муж Уильям. Прошел мимо меня, едва кивнув, хотя и я, и Анна встали, когда он появился на пороге, и присели в глубоком реверансе. Король направился прямо к жене. Поцеловал ее в губы и повел в опочивальню. Горничная прошла вслед за королевой и спустя минуту-другую вышла, плотно притворив дверь. Все мы ожидали снаружи в молчанье.

Уильям глянул на меня, улыбнулся:

— Рад повидаться, дорогая женушка. Долго ли еще вы собираетесь оставаться в вашем теперешнем обиталище? Может, мне уже пора снова стать вашим компаньоном в постели?

— Все зависит от распоряжений королевы и воли нашего дядюшки, — спокойным тоном ответил ему Георг, дотронувшись до эфеса шпаги. — Марианне выбирать не приходится, ты же знаешь.

Уильям не стал затевать ссору. Горько улыбнулся, сказал:

— Мир, Георг. Не нужно мне все заново объяснять. Я уже и так понял.

Я отвернулась. Лорд Перси утащил Анну в альков, до меня доносились ее соблазнительные смешки. Она заметила мой взгляд и сказала громко:

— Лорд Перси пишет мне сонет, Мария. Подтверди, у его строфы нарушен размер.

— О, прекрасная дама грозит мне презреньем…

— Неплохое начало. — Я решила помочь бедняге. — А что будет дальше, лорд Перси?

— Ясное дело, ужасное начало, — вмешался Георг. — Ухаживание и презрение — хуже не придумаешь. Податливость — куда более многообещающее начало.

— Податливость меня бы сильно удивила, особенно в девицах Болейн, — не без ядовитости в голосе заявил Уильям. — Хотя все, конечно, зависит от просителя. Сдается мне, Перси Нортумберленд может рассчитывать на податливость.

Анна бросила на него взгляд, весьма далекий от сестринской нежности, но Генрих Перси, полностью погруженный в сочинительство, ничего не заметил.

— Потом будет еще одна строка, я ее не сочинил, а затем что-нибудь вроде — та-та-та та-та-та та-та-та-та забвеньем.

— Рифмуется с «презреньем», — с открытой насмешкой перебил его Георг. — Теперь до меня дошло.

— В поэме нужен какой-нибудь образ, — объясняла Анна Генриху Перси. — Если собираетесь писать сонет возлюбленной, необходимо сравнить ее с чем-то, а затем повернуть это сравнение так, чтобы получилось остроумное заключение.

— Как это? — переспросил он. — Я не могу вас ни с чем сравнивать. Вы это вы. С чем мне вас сравнить?