Подмененная - Карр Филиппа Страница 24

Когда он уехал, стало легче.

Пенкарроны — бабушка и дедушка Патрика — снова показали себя верными и преданными друзьями.

Когда-то их дочь Морвенна и моя мама впервые вместе появились в свете; затем Морвенна со своим мужем отправилась в Австралию вместе с моими родителями; там родились я и Патрик. Наши семьи были так тесно связаны, что можно было считать нас единой семьей.

После отъезда Бенедикта миссис Пенкаррон сказала моей бабушке:

— Я хочу забрать вас к себе, в Пенкаррон. Хочу, чтобы вы провели у нас хотя бы два дня.

— Есть ведь еще этот ребенок… — сказала бабушка.

Миссис Пенкаррон задумалась, а потом сказала:

— Миссис Полгенни присмотрит за ребенком. Вам необходимо уехать отсюда, чтобы хоть немного отвлечься.

Наконец бабушка позволила убедить себя, и мы поехали.

Пенкарроны делали все возможное, чтобы помочь нам. Проку от этого, впрочем, было немного. Бабушка была очень беспокойна. Мы часто гуляли вместе, и она говорила со мной о матери:

— Я чувствую, что она все еще с нами, Ребекка.

Давай постараемся не отпускать ее. Будем разговаривать так, словно она находится рядом…

Я рассказала ей о разговоре с мамой, который случился несколько недель назад.

— Она просила меня опекать этого ребенка. «Всегда заботься о нем», — так она и сказала о моих будущих братишке или сестренке. Странно, что она заговорила со мной возле пруда.

— Это место имело для нее особое значение.

— Да, я знаю. И теперь, оглядываясь назад, я припоминаю, как она говорила это. Как будто знала, что покинет нас.

Бабушка взяла меня под руку:

— У нас остался ребенок, Ребекка.

— Поначалу никто не хотел и смотреть на него.

— Это потому, что…

— Потому, что ее рождение вызвало смерть моей мамы.

— Бедная крошка. Она-то здесь причем? Мы должны и, конечно, будем любить этого ребенка, Ребекка.

Это ведь твоя сестра и моя внучка. Именно этого хотела бы твоя мать… именно этого она бы и ждала.

— А мы уже бросили ее…

— Да. Но после возвращения все пойдет по-другому. Мы найдем утешение в этом ребенке. Мы скажем Пенкарронам, что завтра уезжаем. Они милые люди и поймут нас.

Они действительно поняли нас, и на следующий день мы вернулись в Кадор.

Нас встретила довольная миссис Полгенни.

— Девочке стало лучше, — сказала она. — Она пошла на поправку. Я с ней сижу день и ночь. Было видно, что с ней придется повозиться… хотя поначалу казалось, что не удастся ее вытянуть. Вот увидите, как она изменилась. Орет во всю глотку… ее светлости что-то не нравится.

Она с гордостью ввела нас в детскую. И верно, девочка изменилась. Она выглядела пухленькой, более здоровой — совсем другой ребенок.

— Теперь она начнет расти как на дрожжах, — сказала миссис Полгенни. — Раз уж выжила, дело пойдет на лад.

Наверное, именно с этого момента у нас изменилось настроение. Нам нужно было думать о ребенке, заботиться о его будущем.

Мы поступили разумно, проведя несколько дней у Пенкарронов. Эта поездка проложила границу между ужасными переживаниями и последовавшей повседневной жизнью.

По возвращении мы осознали, что жизнь продолжается. Очевидно, в глубине души мы не верили в то, что ребенок выживет и что возле нас постоянно будет находиться воплощенное напоминание о смерти любимого человека. И доктор Уилмингхем и миссис Полгенни явно полагали, что ребенок последует за своей матерью, но каким-то чудом девочка не только выжила, но и поправилась. Мы должны были любить и нянчить ее — именно этого хотела бы моя мать.

Теперь самым главным для нас стал ребенок, и мы мало-помалу начали излечиваться от горя.

Нужно было крестить ребенка. Ее назвали Белинда-Мэри. Имя выбирала моя бабушка.

— Оно просто пришло мне в голову, — сказала она.

С этих пор в нашем доме появилась вполне определенная личность — Белинда. Мы сразу заметили, что это необычный ребенок: она была сообразительней других малышей, и нам даже казалось (как бы нелепо это ни звучало), что она узнает нас.

Миссис Полгенни, к счастью, была в это время свободна от прочих пациентов и смогла на некоторое время взять на себя роль няни. Вероятно, именно благодаря ее искусству ребенок чувствовал себя так хорошо. Бабушка сказала, что нам необходима няня, и миссис Полгенни согласилась с этим.

Примерно через неделю после нашего возвращения от Пенкарронов она сделала нам одно предложение, .

— Это о моей Ли, — сказала она. — Не знаю, конечно, но с тех пор, как она ездила в Хан-Тор заниматься рукоделием, с ней что-то неладное. Я уж думаю, не сглазила ли ее в Сент-Иве моя сестра, чтобы Ли подольше оставалась при ней.

Мы с бабушкой обменялись многозначительными взглядами. Нам трудно было представить, чтобы Ли хотела вернуться в этот дом, где безукоризненная чистота ценилась почти так же, как богобоязненность.

— Ли умеет обращаться с малышами, — продолжала миссис Полгенни. — Я ведь ее кое-чему учу… да и сама я буду неподалеку. В общем, я думаю, что для Ли было бы неплохо поработать нянькой у вашей малышки.

— Как! — воскликнула бабушка. — Да ведь у Ли золотые руки!

— Вот пусть она их и приложит ради ребеночка. Девочку-то надо обшивать.

— Вы уже говорили с ней об этом?

— Ну да, говорила. Поверьте, Ли сама хочет взяться за такую работу. Устала она вечно сидеть над рукоделием, да и для глаз это вредно. Она чувствует, что глазам пора отдохнуть. У нее даже головные боли начались. В общем, моя дочь хочет быть нянькой у этого ребенка. Чего она не знает — я подскажу. А малышей она действительно любит.

— Что ж, — сказала бабушка, — если Ли и в самом деле согласна, это превосходная идея.

— Я пришлю ее сюда. Пусть поговорит с вами.

— Это решило бы проблему… да и человек нам знакомый. Меня это устраивает.

Так Ли пришла к, нам и вскоре поселилась в детской. Ребенок, похоже, принял, ее благосклонно, и все были довольны.

Нам всегда нравилась Ли, хотя, конечно, раньше мы видели ее нечасто. Она сидела взаперти в своем доме, выходя из него только в сопровождении матери.

Теперь она казалась совсем другим человеком, более счастливым, чему я, впрочем, не удивилась. Она была спокойной и скромной. Бабушка сказала, что нам очень повезло с няней.

Ли расцвела и стала настоящей красавицей — с довольно загадочной внешностью, с длинными темными волосами и одухотворенными карими глазами. Ее привязанность к девочке была несомненной. Бабушка заметила, что с ребенком на руках Ли напоминает мадонну с картин эпохи Ренессанса. Как только малышка начала узнавать окружающих, она стала тянуться к Ли.

Наш интерес к детской помог нам пережить эти самые тяжелые месяцы. Мы постоянно говорили о Белинде. Ее первая улыбка, первый прорезавшийся зуб — все приобретало для нас чрезвычайную важность и было необычайно захватывающим.

Во всяком случае, мы оправились от полученного удара и смирились с тем, что моей мамы больше не было с нами.

Мы втроем сидели за завтраком, когда принесли почту. Среди прочего там было и письмо от Бенедикта.

Бабушка встревоженно взглянула на него, и я поняла, что ей страшновато вскрывать письмо.

Она неуверенно сказала дедушке:

— Это от Бенедикта.

Дедушка медленно кивнул.

— Он, наверное, хочет забрать ребенка…

Дедушка спокойно сказал:

— Вскрой его, Аннора. Бенедикт, скорее всего, понимает, что Белинде и Ребекке лучше остаться здесь.

Бабушкины пальцы слегка дрожали, но по мере чтения выражение ее лица начало проясняться. Я жадно смотрела на нее.

— Он пишет, что считает себя ответственным за малышку и за Ребекку.

— Только за Белинду, — возразила я.

— Ну, я полагаю, что, будучи твоим отчимом, он является и твоим опекуном, — сказал дедушка.

— Нет. Меня опекаете вы.

Дедушка улыбнулся и спросил:

— Что там еще в письме?

— Он пишет, что предпримет соответствующие шаги, а пока, если это нас не затруднит, детям было бы лучше оставаться здесь. — Бабушка засмеялась. — Не затруднит! Вот уж, действительно…