Евгения Марлитт - Графиня Гизела Страница 25

Горный мастер минуту стоял молча. Рука его опиралась о спинку стула. Черные сросшиеся брови грозно нахмурились.

– Через три недели маленькая графиня Штурм возвратится в А.? – спросил он вдруг.

Обе женщины молчали.

– Могу спросить, Ютта, где ты располагаешь остаться, когда Белый замок опустеет? – продолжал он далее.

Молчание.

Бывают минуты, когда перед человеком проносится целый ряд явлений, совершившихся в различные промежутки времени, и он, как бы инстинктом, мгновенно уразумевает их значение… Так и теперь горный мастер сознавал, что это была роковая минута для него и что в настоящем случае она была неизбежна.

– До того времени, когда ты вступишь хозяйкой в мой дом, – продолжал он, и голос его слегка дрожал, – до того времени дом пастора есть единственное приличное для тебя помещение.

– Как, – вскричала с негодованием госпожа фон Гербек, опуская на стол свои толстые белые руки, – вы серьезно полагаете перевести фрейлейн фон Цвейфлинген в эту трущобу? Я просто прихожу в ужас, представляя себе это очаровательное аристократическое создание среди всей этой отвратительной мещанской обстановки, среди этой толпы ребятишек, кричащих во все горло!.. И затем этот жалкий обед, грубая домашняя работа и взамен всех духовных наслаждений – глава из Библии!.. Я не отрицаю, вы, может быть, очень любите вашу невесту, но нежности в вас нет, иначе не могли бы вы так жестоко игнорировать в душе Ютты присутствия чего-то, над чем и сами господа социалисты и демократы со всей их мудростью не в силах издеваться, что не может изгнать из сердца нашего никакой гнет обстоятельств, потому что действительно это нечто имеет свой божественный источник. Я говорю о сознании высокого происхождения!

Студент прерывисто двинул стулом, его поднятый кулак, наверно, разразился бы ударом о стол, если бы горный мастер вовремя взглядом не остановил его.

– И ты так же думаешь, Ютта? – спросил мастер с ударением.

– Боже мой, как ты это трагически принимаешь! – возразила девушка с досадой.

Ее большие темные глаза ледяным взглядом смерили неотесанного бурша, затем обратились на жениха:

– Не можешь же ты в самом деле требовать, чтобы я воспевала гимны в честь дома, где чувствовала себя невыразимо несчастной, – проговорила она. – Но прошу тебя, Теобальд, оставь эту трагическую позу, поди сядь здесь.

Приветливая улыбка заиграла на ее губах.

Он сел.

– Я знаю исход, – начала она.

Госпожа фон Гербек, после своей возвышенной речи опустившаяся в изнеможении на подушки, поспешно протянула свою руку к молодой девушке.

– Не теперь, моя дорогая, – заговорила она с многозначительным видом. – Господин мастер, кажется, не расположен сегодня понимать очень простые вещи.

– Но, Боже мой, когда-нибудь должна же я сказать это! – вскричала сердито Ютта. – Теобальд, у меня есть план, мне сделали предложение, впрочем, называй как хочешь. Одним словом, его светлость предлагает поступить мне в придворные дамы…

Молодой человек минуту стоял молча. Его прекрасное лицо как бы окаменело. Наконец, после тяжелой паузы, он поднял глаза; взгляд его ясно говорил, какой смертельный удар нанесен был его сердцу.

– Княгине известно, что ты обручена? – спросил он тихим голосом, устремляя потухший взор на свою невесту.

– До сих пор еще нет…

– И ты полагаешь, что при таком строгом на этикет дворе, как в А., сделают придворной дамой невесту какого-нибудь горного мастера, смотрителя завода?

– Надо надеяться, что их светлость на этот раз сделают исключение, принимая во внимание древнее имя Цвейфлингенов, – быстро вмешалась госпожа фон Гербек. – Само собой разумеется, надо очень и очень тонко приняться за этот деликатный вопрос. Предоставьте это мне, любезный господин мастер!.. Время – лучший помощник! Первую половину года нет надобности сообщать что-либо их светлостям, а там…

– Прошу вас, позвольте мне остаться наедине с моей невестой, – перебил ее горный мастер.

Она онемела от изумления. Как! Этот человек, которого по необходимости выносят здесь, осмеливается выгонять ее из ее собственной комнаты?.. Его превосходительство министр не дозволяет себе этого ледяного резкого тона… Эта мужицкая наивность до крайности забавна и смешна!.. Барыня, однако, ничем не обнаружила своих помыслов ввиду строгой и мрачной решимости, с которой молодой человек, поднявшись, ждал ее удаления.

Она бросила быстрый взгляд на Ютту. Вид этого классического профиля в его безмолвном высокомерии со слегка подвижными ноздрями и сжатыми губами выражал холодную смелость в попытках убеждения «неотесанного мужичья»…

Величественно изображая на лице своем иронию, поглядывая направо и налево, поплыла она вон из салона. В это время выходил и студент, закрывая за собой коридорную дверь.

Поднявшись, Ютта отошла в глубокую оконную нишу, мастер последовал за ней: эта юная пара физической красотой не уступала друг другу. Зеленые тяжелые занавеси как бы отделяли их от всей этой аристократической обстановки. Густой широколиственный плющ, спускаясь со стены, вился над их головами, в окно глядел мир Божий во всей своей весенней красоте…

– Ты, стало быть, находишься уже в сношениях с двором, – начал Теобальд; решительный тон вопроса тем не менее не в состоянии был скрыть горечи разбитого сердца.

– Да, – ответила девушка и, проведя рукой по своему роскошному платью, продолжила: – Эту материю прислала мне княгиня и, кроме этого, целый сундук с тончайшим бельем, шалями и кружевами – моя уборная точно магазин… Ее светлости известно мое финансовое положение, и она, во избежание всяких толков, желает, чтобы я явилась ко двору в приличном виде.

Все проговорила она между прочим, как будто подобная вещь разумелась сама собой, между тем как горный мастер с ужасом и недоумением смотрел на нее.

Сдержанность и терпение этого человека не выдержали, благородное негодование и глубокая скорбь звучали в его голосе, когда он проговорил:

– Ютта, и ты осмелилась разыгрывать со мной такую жалкую комедию?

Она смерила его высокомерным взглядом.

– Ты, кажется, намерен оскорблять меня! – проговорила она с холодной усмешкой и с пылающим взором. – Берегись, Теобальд, я уже не ребенок, которого водили на помочах ты и моя ожесточенная старуха мать!

Он с испугом взглянул ей в лицо, затем, глубоко вздохнув, провел рукой по лбу.

– Да, ты права – а я был слеп, – проговорил он едва слышно. – Ты более уже не ребенок, который когда-то по собственному желанию, приникнув к моей груди, шептал мне, оробевшему и не верившему своему счастью: «Я люблю тебя, ах, как люблю!»

И он стиснул зубы.