Сидони-Габриель Колетт - Клодина в школе Страница 25

Эге! Да эти две Лантене одним миром мазаны – трусливые, испорченные от природы, безнравственные эгоистки. Забавно! Что ж, зато Люс ненавидит сестру, и если как следует ею заняться, не жалея ни конфет, ни оплеух, можно будет узнать немало интересного об Эме.

– Ты кончила сочинение?

– Да, кончила… но я совсем ничего не знаю, наверняка оценка будет так себе…

– Дай сюда тетрадь.

Прочитав её весьма посредственное сочинение, я диктую то, что она упустила, потом слегка причёсываю стиль. Вне себя от радости и удивления Люс украдкой посматривает на меня, не веря своему счастью.

– Видишь, так лучше. А теперь скажи, спальня мальчишек напротив вашей?

Лицо Люс озаряется лукавством.

– Да, и вечером они ложатся спать в одно время с нами нарочно – и знаешь, ставней на окнах нет. Мальчишки пытаются подглядеть, когда мы в рубашках, мы тоже приподнимаем краешек занавески, чтобы их увидеть. Как ни следит за нами мадемуазель Гризе, пока горит свет, мы всегда отыскиваем способ поднять занавеску повыше, потому мальчишки и дежурят вечерами у окон.

– Наверно, рады-радёхоньки, когда вы раздеваетесь?

– Ещё бы!

Она оживляется, натянутости как не бывало. Директриса с мадемуазель Лантене по-прежнему шепчутся во втором классе. Эме показывает директрисе какое-то письмо, и та вполголоса хихикает.

– А ты не знаешь, куда подался пестовать своё горе бывший хахаль твоей сестрицы?

– Не знаю. Эме ничего не рассказывает мне про свои дела.

– Я так и думала. А у неё наверху своя комната?

– Да, такая удобная и миленькая – куда лучше и теплее, чем у мадемуазель Гризе. Мадемуазель Сержан распорядилась повесить там занавески в розовый цветочек, постелить линолеум, положить козлиную шкуру, кровать покрасили белой лаковой краской. Эме даже попыталась меня убедить, будто все эти шикарные вещи она купила сама, на собственные сбережения. А я и говорю: «Спрошу у мамы, правда ли это?» А она: «Скажешь об этом маме – отправлю тебя обратно: скажу, что ты совсем не занимаешься». Сама понимаешь, я сразу заткнулась.

– Тише! Мадемуазель возвращается. Мадемуазель Сержан и впрямь подходит к нам, нежное весёлое выражение на её лице сменяет суровая маска педагога.

– Закончили, барышни? Теперь я продиктую вам задачу по геометрии.

Раздаётся жалобный ропот, все умоляют хотя бы о пятиминутном перерыве. Но мадемуазель Сержан не снисходит до нашей просьбы, которую выслушивает по три раза на дню, и спокойно принимается диктовать. Пропади пропадом эти проклятые треугольники!

Я не забываю почаще приносить конфеты, чтобы окончательно подкупить юную Люс. Она берёт их горстями, принимая почти как должное, и прячет в старое яйцо для перламутровых чёток. За мятные леденцы, которым цена десять су, она продаст не только сестру, но и кого-нибудь из братьев в придачу. Сквозь полураскрытые губы она втягивает в себя воздух, чтобы посмаковать мятный холодок, и млея говорит: «Прямо язык онемел!» Анаис нахально клянчит у меня леденцы, набивает ими щёки и, состроив гримасу отвращения, тут же требует новые:

– Скорей, скорей, дай ещё, нужно перебить этот ужасный вкус – мне попались испорченные!

Когда мы играем в «журавля», Рабастан как бы случайно входит во двор с тетрадями в руках, но тетради – не более чем повод. При виде меня он изображает на лице любезное удивление, потом, пользуясь случаем, подсовывает мне любовный романс и воркующим голосом читает слова. Дуралей ты эдакий, теперь ты мне ни к чему! Впрочем, и раньше от тебя было мало прока. Хотя, почему бы ещё не позабавиться? Главное, чтобы девчонки бесились от зависти. А пока шёл бы ты…

– Сударь, вы можете застать наших наставниц в классной комнате, вроде они уже спустились, правда, Анаис?

Вообразив, будто я отсылаю его из-за лукавых взглядов подружек, он бросает на меня красноречивый взгляд и удаляется. В ответ на понимающее хмыканье дылды Анаис и Мари Белом я только пожимаю плечами, и мы продолжаем захватывающую игру в «ножечки». Люс, для которой эта игра внове, совершает одну оплошность за другой. Что возьмёшь с такой малявки! Но вот звонят на урок.

Урок шитья, контрольная работа, в течение часа мы должны выполнить образцы работ, которые будут на экзамене. Нам раздают небольшие куски ткани, и мадемуазель Сержан чётким почерком с выразительным нажимом выводит на доске:

«Петлица – кромочный шов длиной десять сантиметров; метка в виде заглавной G; десятисантиметровый подрубленный край; стежки по лицевой стороне».

Я ворчу, глядя на задание: петлица, кромочный шов – ещё куда ни шло, но подрубленный край со стежками на лицевой стороне, метка в виде заглавной G – тут я «пасую», как с сожалением замечает Эме. К счастью, я прибегаю к хитроумному, но простому способу: даю Люс леденцы, и малышка Люс, которая шьёт божественно, вышивает мне чудесное «G». «Нужно помогать друг другу». (Мы не далее чем вчера обсуждали сию милосердную сентенцию.)

У Мари Белом буква «G» похожа на присевшую на корточки обезьяну, и чудачка Мари сама же прыскает, глядя на своё произведение. Пансионерки шьют, склонив головы и прижав локти, они еле слышно переговариваются и время от времени заговорщицки перемигиваются, кивая на школьное здание мальчишек. Сдаётся мне, что по вечерам из окон своей белой тихой спальни они видят немало интересного.

Мадемуазель Лантене и директриса меняются ролями: Эме наблюдает, как мы шьём, а директриса заставляет читать учениц второго класса. Любимица начальства красивым округлым почерком выводит название классного журнала, но тут её окликает мадемуазель Сержан:

– Мадемуазель Лантене!

– Что тебе? – неосторожно выкрикивает Эме.

Все так и немеют от изумления. Мы переглядываемся: дылда Анаис хватается за бока, чтобы было ещё смешнее; сёстры Жобер склоняются ниже над шитьём; пансионерки втихомолку подталкивают друг друга локтями. Мари Белом сдавленно хихикает, её смех звучит как чих. Я же, не спуская глаз с удручённого лица Эме, громко восклицаю:

– Вот те на!

Люс едва улыбается: подобное тыканье ей явно не в новинку. Однако она исподтишка наблюдает за сестрой.

Эме в гневе оборачивается ко мне:

– Каждый может оговориться, мадемуазель Клодина! И я приношу мадемуазель Сержан извинения за свою оплошность.

Но та, оправившись от неожиданности, прекрасно понимает, что мы не столь глупы, чтобы поверить такому объяснению, и лишь огорчённо пожимает плечами перед столь непростительной промашкой. Скучный урок шитья заканчивается довольно весело. Того мне и нужно.

В четыре я выхожу из школы, но, вместо того чтобы идти домой, возвращаюсь в класс – якобы за тетрадью, которую оставила там нарочно. Мне известно, что во время уборки пансионерки по очереди таскают к себе в спальню воду. А я ещё у них не была и хочу поглядеть. Люс сказала, что сегодня её очередь быть водовозом. Крадучись я поднимаюсь наверх с полным кувшином в руках на случай непредвиденной встречи. Дортуар сплошь выкрашен белой краской, восемь коек тоже белые. Люс показывает, где она Спит, но меня это ничуть не интересует. Первым долгом я подхожу к окну: отсюда в самом деле видна спальня мальчишек.