Автор неизвестен - Сад плененных сердец Страница 26

Прабхавати надо простить. Вины ее тут нет. Все это от дурных подруг. Сказано ведь:

Хорошие люди меняются от общения с дурными. Бхишма общался с Дурьйодханой — и пошел красть коров.

Видьядхара когда-то хитростью овладел дочерью раджи. Но ее муж счел ее невиновной, хотя тот насладился ею вволю».

Попугай рассказал Мадане такую историю:

«Есть на земле гора под названием Малая. На ее вершине находится город гандхарвов, называемый Манохара, и в нем жил гандхарва по имени Мадана. Его жену звали Ратнавали, а дочь — Маданаманджари. При виде совершенной красоты дочери и боги и данавы падали ниц, лишаясь чувств. Не было жениха, достойного ее, не за кого было ее выдавать.

Однажды пришел Нарада. При виде ее красоты он тоже влюбился и упал без чувств. Придя в сознание, мудрец проклял ее. Сказано ведь:

Когда нежная, милая, страстью распаляющая, счастье дающая, когда эта прелестница, любовью опьяненная, в сердце водворится, то как с этим справиться?..

«Так как меня при виде ее красоты постигла любовная лихорадка, то ее доброе имя должно пострадать» — так подумал мудрец. Тогда раджа с поклоном сказал ему: «Господин, смягчись и будь милосердным». Нарада отвечал: «Слава о ней пойдет худая, но вины на ней не будет, и с мужем ей не придется разлучаться. На горе Меру в городе Випула живет гандхарва по имени Канакапрабха. Он и будет женихом твоей дочери». Сказав это, Нарада ушел. По его слову дочь раджи выдали за того гандхарву.

Однажды гандхарва оставил ее и пошел на гору Кайласа.

Опечаленная разлукой с мужем, она валялась на каменной плите без одежды, и некий видьядхара, увидев ее замечательную красоту, стал просить ее сойтись с ним. Но она не пожелала. Тогда он принял обличье ее мужа и обладал ею. Через некоторое время домой вернулся муж. Заметив, что жена его сыта счастьем любви, он подумал: «Кто-то другой ею пользовался, она преступница, и, конечно, ее надо убить». Так решив, он пошел с нею в храм Чандики. Когда он хотел убить ее перед изображением богини, жена закричала: «Богиня, ты обещала даровать мне сына, который будет главой всех гандхарвов. Неужели я погибну, не увидев лица сына?» Так она сетовала перед богиней, и богиня сказала, вступаясь за нее: «О гандхарва-герой! Она совсем не виновата. Ею обманом овладел некий видьядхара, принявший твой образ. Она этого не знала, и нет на ней вины. Кроме того, тут действовало еще и проклятие одного святого. Вот почему все это и случилось. — И она рассказала историю проклятия. — Благодаря слову святого она невиновна, и ты должен ее опять принять к себе». Выслушав эту речь Гаури, муж, не тревожась больше, пошел с женой домой и жил счастливо, как и прежде. Так что если, о купец, слово мое справедливо, то ты должен оказать снисхождение этой незлонравной женщине».

Послушавшись слов попугая, Мадана оставил Прабхавати у себя.

Его отец, Харидатта, обрадованный возвращением сына, устроил пышный пир. На этом пиру спустился на пирующих божественный венок. Увидев его, попугай, вещая ворона и Тривикрама освободились от тяготевшего над ними проклятия и ушли на небо. А Мадана стал жить счастливо со своей милой Прабхавати.

Конец книги «Семьдесят рассказов попугая».

Приключения Прамати

Перевод с санскрита М. Щербатского

Он встал, поклонился и начал свой рассказ.

Царь! Разыскивая тебя, я блуждал по белу свету и вот однажды на пути в лесу, в горах Виндья, мне пришлось остановиться под громадным деревом, выросшим на склоне горы и своей вершиной, казалось, касавшимся небес. Передо мною было небольшое озеро, а за ним красное зарево заходящего солнца. Смотря на освещенную поверхность озера, я представлял, что то было лицо богини запада, украшенное сверху красной полосой заходящего солнца и обрамленное гирляндами из молодых розовых ветвей. Я зачерпнул воды и помолился вечерней заре. Спустилась тьма и покровом своим сравняла все горы и долины. Не будучи в состоянии продолжать свой путь, я захотел прилечь и с этой целью устроил себе на земле под деревом ложе из молодых свежих веточек. Подняв ко лбу сложенные вместе ладони, я стал молиться: «Божество, которое живет в этом дереве, да будет моим хранителем, пока я тут буду спать один в этом страшном большом лесу, в котором блуждают толпы хищных зверей, в этом лесу, который напоминает глубокую пропасть, до краев наполненную массой ночной мглы, черно-синего, как горло бога Шивы, цвета».

Подложив левую руку под голову, я лежал. Вдруг я почувствовал какое-то приятное ощущение во всем теле как бы от какого-то неземного прикосновения, всеми своими чувствами я испытывал наслаждение, и в душе поселился восторг, радостная дрожь как-то особенно сильно пробежала у меня по коже, а лежавшая наверху правая рука шевельнулась. «Что случилось?» — подумал я. С трудом, едва-едва раскрывая глаза, я увидел над собою завесу из белого шелка, которая сначала показалась мне куском чистого лунного света. Посмотрев затем налево, я увидел у белой стены на цветных постелях ряд безмятежно спавших молодых женщин. Я повернул глаза направо и увидал такую картину: на белой постели, состоявшей как бы из собравшейся пены молочного океана, лежала молодая женщина неописуемой красоты. Шелковая рубашечка спала с ее груди, и она представилась мне, как сама Земля в то время, когда божественный Вишну в образе первородного вепря извлекал ее на своих белых клыках из глубины молочного океана. Спавшая с ее плеч верхняя одежда из белой кисеи представляла кругом нее как бы волнистую белую поверхность молочного океана. На ней она лежала, оцепенев от внезапного испуга, неподвижно, как Земля, поднятая из океана, лежала на сверкающих своей белизной клыках божественного вепря. Как ветерок в лесу колышет молодые розовые побеги и разносит аромат лотосов, так розовый блеск ее губ колебался вместе с ее нежным, душистым дыханием. Ветерок ее дыхания, казалось, раздувал ту искру любви, в которую превратился бестелесный бог любви после того, как безжалостный Шива, бог аскетов, сжег огнем своих глаз все его тело. Как черная пчела бывает скрыта в сомкнувшемся на ночь белом цветке лотоса, так и белое лицо ее с сомкнутыми во сне, продолговатыми, как лепесток лотоса, глазами скрывало под своею белизною пару черных глаз. Казалось, то была упавшая с неба драгоценная ветвь райского дерева, казалось, что Айравата, гордый слон бога Индры, на котором он разъезжает в своем райском саду, дерзко сорвал и бросил ее на землю.

И я подумал: «Куда девался дремучий лес? Откуда этот дворец, вершинами касающийся небесного свода, превосходящий высотою знамя, развевающееся на верхней террасе дворца воинственного бога Кумары? Куда девалось ложе мое, устроенное на земле в лесу из свежих древесных побегов, и откуда взялась эта постель из тонкой материи нежнее лебяжьего пуха, белая и блестящая, как будто она вся состоит из лунного света? Откуда взялись эти безмятежно спящие молодые девушки, похожие на небесных нимф, неподвижно лежащие как бы в сетках, сплетенных из прохладных лучей лунного света? И кто эта красавица, которая, как богиня с тонкими лотосоподобными руками, лежит на постели, покрытой сверху кисеей такой белизны, словно свет полной луны осенней порой? Она не богиня, так как она спит. При лунном свете она смыкает очи, подобно тому как лотос свертывает свои лепестки при легчайшем прикосновении к нему света луны. На поверхности ее щеки виднеются полоски от пробивающегося наружу пота, она напоминает поверхность пожелтевшего от спелости матового яблока, которое, отделившись от стебелька своего, упало на землю и до того было сочно, что после падения покрылось каплями выступившего наружу сока. В высокой груди ее был такой сильный жар от огня свежей ее молодости, что краска, покрывавшая грудь, потеряла свой цвет и как бы сгорела. На ее одежде, верхней и нижней, виднелись кое-где пятна, показывавшие, что эта одежда была в употреблении. Итак, это не богиня, а человек! И, о счастье! Молодость ее, очевидно, еще не изведана мужчиной, так как все тело ее хотя и нежно, но не дрябло. Хотя кожа на ее теле весьма сильно лоснится, однако она как бы пронизана белизной, как бы просвечивает. На лице ее нет резкой красноты, так как оно не испытало еще страстных поцелуев. Как драгоценный коралл, краснеют ее губы, и щеки ее упруги, как красноватый внизу лепесток не вполне еще раскрывшегося цветка чампака. Она спит сладко и безмятежно, не боясь попасть под стрелы бога любви. На теле ее красуются груди, которые не расползлись еще вследствие безжалостных любовных объятий. Сердце мое льнет к ней, между тем инстинкт мой никогда меня не обманывал, сердце никогда не влекло меня туда, где могли бы быть нарушены соответствующие мне правила жизни. Если я дам волю своему чувству и обниму ее, то ясно, что она закричит, как ужаленная, и проснется. Но не обнять ее и лежать тут долее я не могу. Пусть что будет, то будет! На этом я испытаю свое счастье!»