Виктория Холт - Гордость Павлина Страница 26

Когда в тот день я шла из Оукланда домой, моя бабушка увидела меня на повороте дороги. Она стояла неподвижно, уставясь на меня, как будто думала, не привиделось ли ей это. Я прямо смотрела на нее: пора было покончить с притворством.

— Джессика, — удивленно воскликнула она, — где ты была?

Я ответила почти дерзко:

— Навещала мистера Бена Хенникера.

Я думала, сейчас разразится буря, но этого не произошло. Правила приличия всегда брали верх над чувствами леди, но когда мы вошли в Дауэр Хауз, она крикнула Мириам:

— Приходи в гостиную, позови Ксавье, а также отца, если, конечно, он может оторваться от карт и уделить нам минуту.

Когда все собрались в гостиной, бабушка закрыла дверь, чтобы слуги ничего не слышали.

— Джессика, я жду объяснения, — произнесла она.

— Все очень просто, — ответила я, — я навещала своего друга мистера Бена Хенникера.

— Твоего друга!?

— В этом доме у меня никогда не было такого друга, как он.

— Ты сошла с ума!

— Нет, я очень хорошо все понимаю и ищу друзей подальше от этого дома, полного притворства и стыда.

— Умоляю, замолчи! Объясни лучше, как ты попала в Оукланд Холл?

— Прежде всего я хотела бы, чтобы вы объяснили мне, почему все эти годы вы притворялись, что вы моя мать? Почему сделали жизнь мамы такой несчастной, что она утопилась?

Все смотрели на меня. Я была уверена, что впервые в жизни бабушка растерялась.

— Джессика, — воскликнула Мириам, переводя взгляд с мамы на Ксавье. Отец искал газету, чтобы, как всегда, спрятаться за ней. Только Ксавье был спокоен.

— Я подозреваю, что кто-то рассказал тебе историю твоего рождения, — сказал он.

— Все это правда? — спросила я.

— Мы не знаем, что тебе известно.

— Я знаю, что мама мертва, знаю, как она умерла, где ее похоронили и что вы все постарались поскорее забыть ее.

— Это было трудное время для всех нас, — сказал Ксавье.

— Но далеко не такое трудное, как для нее, — закричала я.

Тут заговорила моя бабушка:

— Мы не заслужили того, что произошло.

— Вы все это заслужили, — возразила я презрительно.

— Вот что бывает, когда завязываешь дружбу с рудокопами, — сказала бабушка.

— Пожалуйста, не говорите так неуважительно о мистере Хенникере. Он хороший человек. Если бы он был здесь, он помог бы маме. Вы же ничего не сделали.

— Напротив, — продолжала бабушка, — мы всем пренебрегли, чтобы помочь ей. Мы продали серебряный поднос и чашу для пунша, подарок Георга IV, чтобы уехать за границу, а я приняла тебя, как свою дочь.

— Ей нужно было хоть немного доброты, а вы сделали ее жизнь невыносимой… Вы и ваши глупые условности. Вы не любили ее и не помогли ей. Неужели вы не понимаете, что она потеряла того, кого любила?

— Кого она любила! — закричала бабушка. — Вора… развратника… глупая девчонка!

— О, я знаю, как вы унижали ее. Вы, которая всегда права, или думает, что права. Значит, надо быть жестокой, не правда ли? Почему вы не утешили ее? Почему не облегчили ее жизнь? Вы могли помочь ей, но не сделали этого. Вы дали ей умереть, вы… моя бабушка, притворяющаяся моей матерью! Я могла бы и раньше понять это, потому что вы никогда не были мне матерью. А вы, — я повернулась к дедушке, — у вас не было силы воли, — я говорила, как Бен Хенникер, и даже в этот драматический момент увидела, как дедушка закрыл глаза. — Ни вы, ни Мириам, ни Ксавье — никто не помог ей. Вы презренные люди! Мириам не может соединиться со своим священником оттого, что он беден. Ксавье не может жениться на леди Кларе, потому что она богата. Мне просто смешно. Что вы за люди… вы все? Солома! — Я обратилась к бабушке: — За исключением вас. Вы сделаны из сплава неприязни и безразличия к другим. А если прибавить беспричинную гордость, то больше в вашей душе ничего нет.

И, закончив свою тираду, я выбежала из комнаты. Меня трясло от волнения. Я высказала все, что думала о них, и впервые никто не возразил мне.

Вскоре ко мне вошла Мириам. Она выглядела озадаченной и сказала только:

— Теперь не надо прятать семейную Библию.

Это рассмешило меня, и мне стало легче. А она продолжала говорить как бы сама с собой:

— Мне кажется, лучше быть бедной, чем смотреть, как жизнь проходит мимо.

Позже я увидела эту семейную Библию, обычно запертую в шкафу в гостиной. На ней каллиграфическим почерком было написано мамино имя и мое. Я перевернула страницы и прочитала перечень имен давно ушедших из жизни Клэверингов и подумала о превратностях и тайнах, выпавших на их долю.

Глава 4

Павлин

Запах перемен висел в воздухе. Даже бабушка немного изменилась. Я часто ловила ее взгляд, который она бросала на меня украдкой. Мириам казалась более решительной, но Ксавье еще сильнее замкнулся в себе. Мне кажется, то, что я высказала бабушке, повлияло на них. Было ясно, что я одержала победу, и теперь они не испытывали по отношению к ней прежнего благоговейного страха, Мириам похорошела. Она теперь посещала церковь по любому поводу и чаще видела своего викария.

Однако самые тревожные перемены произошли в Оукланд Холле. Бен весело и уверенно ковылял на костылях.

— Эта старая деревяшка скоро будет исправно служить мне, — повторял он.

— И тогда вы уедете, — говорила я боязливо.

— Время не ждет, — отвечал он.

— Вы поедете на свои опаловые поля?

— Может быть, в конце лета. Это лучшее время для путешествия. Море будет спокойнее, и я приеду из лета в лето.

Огоньки сверкали в его глазах, он строил планы, и мне казалось, что я имею к ним какое-то отношение.

То лето принесло много необычного. Люди говорили, что погода была жарче, чем многие годы до этого. День за днем на небе не появлялось ни облачка, и за обедом разговор постоянно шел о погоде и засухе, хотя я знала, что никто этим серьезно не обеспокоен. Даже дедушка стал другим и меньше раболепствовал перед бабушкой. Бен был доволен и в тоже время расстроен моими словами о том, что будет означать для меня его отъезд, и все чаще приглашал меня в Оукланд Холл. И без этих приглашений я бывала там каждый день. Слуги привыкли к моим посещениям и были рады мне.

Одним из моих любимых мест была галерея. Она была около ста футов в длину и двадцати в ширину. Она часто использовалась как бальный зал, и именно там впервые встретились мама и Десмонд Дерхэм. Какими великолепием должны были сиять балы, на которых в течение многих веков веселились Клэверинги, а портреты предков смотрели на них со стен. Место, где раньше стояли клавикорды, опустело, а персидские ковры на полу Бен купил вместе с домом. Я представляла маму в платье цвета красной вишни и Десмонда, впервые увидевшего ее.