Евгения Марлитт - Графиня Гизела Страница 27

Легкие вечерние сумерки начинали окутывать окрестности. Солнце уже скрывалось за горы, слегка золотя их вершины. В воздухе стало очень свежо. Окна оранжерей покрыты были соломенными рогожами. Из труб Нейнфельда валил сильный дым.

Заметил ли молодой человек, что, выходя из ворот Белого замка, он пошел в противоположном направлении?

Студент заботливо взял руку брата, взглянул ему в лицо и понял, что в эту минуту душевная мука овладела всем существом молодого человека – он молча пошел с ним рядом.

Так шли они все дальше и дальше. Шли без пути и дороги по залитому лугу, через низкий ольшаник, с каждым шагом ноги их вязли в разбухшей почве. Уже туман разостлался над долиной, когда они поднялись на гору. Но что может спасти раненного насмерть оленя, если он и скрывается с глаз охотника? Он носит в себе уже смерть, он мчится с ней через горы и долины. Уста молчат, но в этом безмолвии еще громче вопиет предсмертная мольба.

Горный мастер достиг уж площадки горы, в то время как студент отдыхал, прислонясь к дереву на склоне.

Наступившая темнота стерла уже все краски в долине, лишь пенящаяся река сохранила слабый отблеск и на вершине раздавался ее грозный ропот. В селении зажигали огни, пламя из труб языками рвалось к небу. В Белом замке светились окна. Его превосходительство катил теперь, вероятно, в резиденцию, поспешая к придворному балу. Торжество сияло на его бледном лице и под сонливо опущенными ресницами, а на роскошной мягкой софе графини Фельдерн, может быть, в эту минуту отдыхала дочь несчастной слепой старухи в блестящем шелковом платье от царских милостей и щедрот, мечтая о том, когда с появлением блистательно прекрасной новой придворной дамы взойдет новая ослепительная звезда. Длинная галерея предков в покинутом Лесном доме – этот увековеченный кистью прототип боярской спеси – оживет снова в юном отпрыске, древнее имя снова будет произноситься при дворах. В этом юном создании скрывалась порода, строгий дух предков… Исконная драма, к исполнению которой этот ряд высокородных охотников доставил немало актеров, разыгрывалась и поныне: аристократическое высокомерие изменило любви.

Взволнованный и измученный до полусмерти, студент убедил брата возвратиться домой. Они с трудом спустились с горы и теперь стояли в глубоком ущелье, где, пенясь и клокоча, несла река свои вздымающиеся воды.

Взошла луна и осветила мутную массу воды с несущимися по ней елями и соснами. Река была почти наравне с берегом.

Еще ниже, в гнездившейся в лощине ближней деревушке, показались люди. Мужчины и женщины несли на головах постели и кой-какую домашнюю утварь, дети гнали перед собой пару коз.

– Ночью будет неладно – вода все пребывает! – обратился один из шедших к горному мастеру.

Люди эти переселялись в другие, повыше выстроенные лачуги.

Эта весть как бы отрезвила горного мастера. Он быстрыми шагами пошел вдоль реки – все его работники, жившие в Нейнфельде, были в опасности.

Теперь он вгляделся в то, что несла в своих водах разлившаяся река: вот дверь, за ней, между поленьями дров, балки, драницы крыш…

А тихий лунный свет серебрит эту мрачную картину.

На нейнфельдской колокольне пробило девять. Проскитавшись четыре часа, братья подошли к мосту – студент от усталости близок был к обмороку. Вдруг на противоположном берегу показался Зиверт. Он махал руками и что-то кричал, но за шумом плотины и волн ничего нельзя было разобрать.

В то время как горный мастер остановился, чтобы расслышать слева старика, студент нетерпеливо ступил на мост и пошел далее.

Крики старика усилились, он как безумный замахал руками, и в эту минуту раздался глухой треск, несшиеся балки ударились о сваи, которые стали погружаться в воду, – волны с быстротой мысли разнесли подгнивший остов, и между хаосом мчащихся досок и балок исчезла фигура студента.

Горный мастер бросился за ним.

Изнуренный болезнью молодой человек погибал в стремительном потоке. Даже исполинской силы мужчина, такой, как горный мастер, и тот едва мог противостоять напору воды: два раза напрасно протягивал он руку за несчастным – все ближе и ближе несло их к плотине. Наконец горному мастеру удалось схватить брата. Но тут настало самое ужасное – студент как бы обезумел: он не узнавал своего спасителя, отбивался от него, защищаясь от спасающей руки с таким же отчаянием, как от готовых поглотить его волн.

Однако, несмотря на эту ужасную борьбу, горный мастер стал приближаться к берегу, последним усилием толкнул он студента на берег, где Зиверт поймал его за руку и вытащил из воды.

Именно в этом месте река была наиболее глубока: берег возвышался тут еще на три фута над поверхностью воды.

Последнее могучее движение, которым он выбросил на берег брата, откинуло его самого на средину реки. Тут снова началась борьба, уже за собственную жизнь, но или не дорога была ему уже эта жизнь, или действительно силы изменили ему, но молодой человек вдруг исчез.

Зиверт в отчаянии ломал руки и звал утопавшего. И вот, высоко над водой, мелькнуло бледное как смерть лицо – старый солдат с клятвой уверял всю свою жизнь, что видел улыбку на этом лице, – руки сделали как бы прощальный жест.

«Прощай, Бертольд!» – раздалось над водой.

Налетевшие доски покрыли место, где погибли молодость, красота и честное, мужественное сердце. Старый солдат стоял на берегу и не мог оторвать глаз от мчавшейся массы, у плотины он опять заметил взмах рук, затем все с грохотом исчезло в глубине…

На нейнфельдском кладбище, рядом с могилой слепой, похоронен был и горный мастер; тело утопленника нашли неподалеку от Нейнфельда, зацепившимся за ивовый кустарник. Ходил слух, что и студент утонул, ибо с несчастной ночи и он бесследно пропал. «К своему счастью», – говорили люди. В замке с великим негодованием рассказывалось, какие ужасные вещи наглый, дерзкий демон наговорил в лицо его превосходительству, и то, что это неслыханное преступление требовало достойного возмездия, само собой разумелось.

Год спустя после этих событий, когда первые весенние цветы распустились на могиле горного мастера, в придворной капелле в А. совершалось бракосочетание.

На хорах теснилась знать и высшие сановники, присутствовали также и члены княжеского дома.

Невеста, как мраморное изваяние, стояла неподвижно, лишь в глазах сверкал огонь торжества – ее ожидали блеск и высокое положение в свете, все то, чего она так жаждала.

Увешанным орденами женихом был барон Флери, министр, а рядом с ним – придворная дама Ютта фон Цвейфлинген, «дочь барона Ганса фон Цвейфлингена и Адельгунды, урожденной баронессы фон Ольден».

– Безупречный союз, ваша светлость, – прошептала обергофмейстерина с улыбкой глубокого самодовольства, обращаясь к княгине с поздравлением и кланяясь чуть не до земли.