Ширин Мелек - Кёсем-султан. Дорога к власти Страница 28

– Никогда не бери жирные краски, если торопишься! И не разводи тут сезон дождей, мы все равно лучшие, нас же выбрали! А что испытания не прошли – ну и подумаешь, так ведь никто не прошел, зато следующее пройдем обязательно! А в пудру всегда добавляй чуточку охры, совсем капельку, полщепотки на баночку, не больше. Тогда лицо будет не просто белым, но словно благородная слоновая кость…

Глава 7. Шем

Лампада: единственный источник света в театре теней о Карагёзе и Хадживате

Запах благовоний до того приторный, что мог бы показаться удушающим… но не кажется. Эти благовония привозят из Ливана, и за тайну составления этой смеси купцы из Генуи и Венеции могут отдать несколько состояний. Впрочем, не только они, купцы Истанбула не отстанут, если речь пойдет о торговле секретом, а не продуктом. Запах, прочно связанный у всех в гареме с Халиме-султан.

Она валиде, но вот какая история… Махфируз грустно улыбается, поскольку больна лишь телом, но не духом. Разум ее остер, и разум этот прекрасно осознает, кто нынче правит в гареме, да и во всем дворце, если быть честной перед собой и Аллахом. И правительница эта – отнюдь не Халиме-султан.

Да, Махфируз тоже не может называться здесь главной, хотя именно ее сын следующим займет трон, об этом говорят уже вполне открыто, не прикрываясь обиняками и намеками. Осман – наследник престола, если будет на то воля Аллаха, а люди уже решили. У полубезумного Мустафы, конечно, стараниями его матери есть то, что называется гаремом, но оно так лишь называется. Подобные услады плоти давно уже не интересуют нынешнего султана, и не Халиме это изменить. Потому все делают вид, будто так и надо.

Даже Халиме-султан.

Ах, Халиме… Она все еще красива, совсем не стара и тщательно следит за своей кожей и волосами. Так же тщательно, как и за политикой, но на поприще ухода за собой ее успехи куда заметней. На политику у Халиме-султан никогда не хватало ее куриных мозгов. Она не умеет просчитывать дальше одного хода, и это смертельно в схватке с таким сильным игроком, как Кёсем.

Махфируз улыбается, осознавая, что выглядит куда старше, чем та, кого она сейчас вежливо приветствует, прося прощения за то, что не встала, встречая почтенную валиде. Махфируз можно, она больна и дни ее сочтены, пускай многомудрые лекари и улыбаются многозначительно, поглаживая крашенные хной бороды, пускай и назначают все новые и новые пилюли. Ничего не помогает, и смерть близка.

Сама Махфируз относится к этому куда спокойней, чем люди, окружающие ее. Где-то в глубине души ей даже приятно, что столько хороших людей любят ее, будут печалиться, когда она уйдет к Аллаху. Но Азраил уже стоит за ее левым плечом, она чувствует его прикосновение, и многое сейчас становится просто неважным. Многое – но не все.

Ах, Халиме-султан… Ты, увы, неважна.

Ах, Халиме-султан… Ты, валиде без власти, зачем ты здесь? Снова начнешь интриговать, потому что власть для тебя слаще запаха твоих ливанских благовоний, важнее жизни и счастья собственного сына, желанней, чем самый желанный мужчина на свете! Да, судьба не жаловала тебя: о муже Халиме-султан, точнее, о позапрошлом султане, которого она упорно называет мужем, хотя он-то называл ее лишь наложницей, Махфируз могла вспоминать лишь с содроганием. Но повод ли это, чтобы самой ломать судьбы других людей? Ради власти Халиме-султан продаст и перепродаст собственного несчастного сына, который волей Аллаха всемилостивого и милосердного занял трон.

Она уже пытается им торговать, пускай Мустафа и не слышит ее в редкие часы просветления. Но покупатели всегда найдутся, и Халиме-султан не прекращает попыток.

Кёсем хотя бы не пытается ради своих целей заставлять Мустафу делать то, что он уже не в состоянии сделать. Она бережет султана. Ну разве не смешно: мать тех, кто мог бы занять трон, охраняет султана от валиде, которая во имя своих мимолетных страстей может погубить и своего полубезумного сына, и себя саму. А заодно и Оттоманскую Порту. Хотя султанат, скорее всего, переживет эту опасность, ему не впервой…

И все-таки послушать Халиме-султан иногда бывает полезно. Хотя бы ради того, чтобы выяснить, с кем еще она собралась торговать и какую цену теперь намеревается назначить.

Устало откинувшись на подушки, Махфируз жестом пригласила гостью сесть на парчовую софу, инкрустированную красным деревом. Из комнаты по настоянию лекарей давно уже вынесли все яркие вещи, дабы не утомлять больную излишней пестротой ковров и блеском драгоценностей. Махфируз не возражала, хотя раньше, пожалуй, стала бы протестовать – ей нравились шелковые покрывала и гобелены, вытканные диковинными цветами. Но сейчас многое и впрямь потеряло значение, да и глаза быстро уставали. Нынче комната была убрана в теплых, но приглушенных желто-коричневых тонах. Кёсем даже нашла ковры соответствующих оттенков с забавными химерами, встающими на когтистые задние лапы или спящими свернувшись калачиком. Для правоверных такие изображения запретны, но сюда никто из вероучителей не зайдет.

В этой комнате Халиме-султан, несомненно, привлекала к себе внимание: наряд ее был кричаще-алым. Издалека казалось, будто женщина облита кровью. А если подумать и вспомнить, скольких она загубила в безрезультатных попытках восхождения на вершины власти, то слово «казалось» теряло смысл, становясь лишь данью вежливости.

Не своей кровью была облита Халиме-султан, но разве от этого кому-то легче?

Кёсем старалась выказывать вежливость Халиме-султан, чем удивляла многих. Впрочем, старинная подружка Махфируз умела и любила удивлять. Она каждому давала возможность выглядеть достойным человеком, причем делала это не единожды. Кто-то возможностью пользовался, кто-то – нет, а иные и вовсе принимали мягкость Кёсем за слабость и жестоко платили за эту ошибку. Кёсем казалась Махфируз похожей на воду: мягкая и текучая, с нежным журчащим голосом, – но кто справится с морем, если Аллаху угодно наслать на него шторм?

Во имя давней дружбы с Кёсем следует быть мягкой с Халиме-султан. Хотя больше всего хотелось велеть ей выйти вон и до самой смерти Махфируз забыть дорогу в эти покои. А после смерти уж пусть делает, что хочет.

– И чего же хочет от меня валиде, благословленная Аллахом? – спросила Махфируз уважительно.

Слегка кольнуло сердце. Между собой Кёсем и Махфируз никогда не называли Халиме-султан «валиде». О нет, это слово всегда относилось к другой женщине, седина и хрупкость которой никого не могли ввести в заблуждение. К женщине с молодыми, ястребиными глазами и мертвой хваткой, пускай и замаскированной ласковой улыбкой и сладкими речами. К женщине, созданной для власти, как птица создана Аллахом для полета.