Лариса Кондрашова - Замужняя невеста Страница 28

Теперь Мари больше не улыбалась, но если бы Соня не засыпала каждый раз так быстро, то она могла бы заметить, что ее служанка ближе к ночи куда‑то исчезает. Мари, улыбаясь, всего лишь думала, что ее синяки мазать некому и что постигает она науку Жюстена гораздо быстрее госпожи только потому, что росла не у любящей маменьки, а в сиротском приюте, где за себя нужно было уметь постоять. А уж умению падать она училась с младенчества, иначе бы не выжила…

Уже собравшись в дорогу, княжна все причитала, что для науки, которую она вознамерилась постичь, два месяца так мало! Как раз в это время ей исполнилось двадцать шесть лет, и обитатели дома, в котором Соня проживала со своим товарищем и служанкой, преподнесли ей подарок: странный перстень с черным камнем, оправленным в серебряную вязь, больше похожую на причудливо соединенные знаки, которые наверняка что‑то обозначали. Но что именно, командор не объяснил ей — не смог или не захотел. Показал только крохотный рычажок сбоку от камня, с помощью которого тот откидывался и обнаруживал небольшую полость.

— Для чего это? — удивилась Соня.

— Думаю, прежний владелец перстня хранил в нем яд.

— Яд? — Кажется, она туго соображала.

Глаза Арно де Мулена зажглись хищным блеском.

— Смотрите. Вот бокал вашего недруга. — Он пододвинул к ней собственный бокал. — Вы будто невзначай проводите над ним ладонью, а в это время открывается сей крошечный тайник, из которого в бокал сыплется яд. Недруг выпил, упал замертво. А кто отравил, каким образом — неизвестно…

А еще рыцарь! Разве это по‑христиански? Преподнести такой подарок ей — значит подозревать, будто Софья Астахова сможет когда‑нибудь воспользоваться столь недостойным способом. Даже против своего недруга!

Впрочем, как сказала бы ныне покойная матушка, дареному коню в зубы не смотрят. И что еще там? От сумы да тюрьмы… От шпаги до яда. Иначе почему она училась фехтовать? Не для того же, чтобы размахивать шпагой на балах во время танцев.

Только за один год своей жизни вне дома Соня узнала так много, так многому научилась, что теперь не сомневалась: в жизни ее ждет еще немало открытий, и сразу все равно нельзя узнать всего. Становилось понятным высказывание мудрого Сократа: «Я знаю, что я ничего не знаю».

А ведь раньше она считала себя довольно образованной, да и была такой по сравнению со многими петербургскими девицами. Но, выходит, смотря с чем сравнивать. Все в мире относительно. Взять того же де Мулена. Рядом с ним Соня попросту невежественна. Да что там с командором. Кое в чем ей не сравниться и с Жюстеном!

Соня так увлеклась наукой владения своим телом, постигая все новые и новые его возможности, что едва не надумала бросить все и отправиться в Тибет, чтобы постичь эту самую науку в совершенстве. Но потом охладила себя тем, что, наверное, в местные монастыри не принимают женщин. Даже добиваться духовного и физического совершенства разрешено только мужчинам…

Конечно, есть и женские монастыри, но разве там разрешают женщинам заниматься искусством борьбы, которая может многократно увеличить их силу? Наверное, мужчины понимают, что в таком случае возможность сохранять над женщиной власть уменьшится многократно, и предпочитают держать ее в невежестве.

Но сейчас не время вспоминать об уроках. Пока ей никто и ничто не угрожает. Соня надеялась, что и в дальнейшем она сможет жить спокойно, а свои новые знания применять разве что для защиты Жана Шастейля — перед любым обидчиком он будет совершенно беспомощен. Или занимаясь с Мари — девчонка спит и видит, чтобы княжна научила и ее так же владеть своим телом. Арно де Мулен, прощаясь, наказывал не оставлять занятий, ибо совершенство достигается лишь ежедневными упражнениями.

Он, наверное, прав, потому что с некоторых пор Соня перестала, например, заниматься с картами — этому искусству учил ее когда‑то в Версале Жозеф Фуше — и наверняка утратила навыки общения с ними. Теперь карт у нее не было, ведь мальтийский рыцарь и его оруженосец считали их изобретением дьявола, потому Соня даже не заикалась о том, какими карточными фокусами владеет.

Наверное, ей не хватало рядом наставника. Руководителя всех ее замыслов и начинаний. Сколько уж она всего перепробовала, а до сего дня ничего из освоенного ей не понадобилось.

Разумовский! Чего это она, забыв о том, в каких условиях пребывает ее бывший жених, занимается проверкой и подсчетом своих знаний!

— Если господа позволят мне сказать слово… — несмело произнесла Мари.

А господа как раз и позволили ей сидеть и слушать, паче чаяния у нее найдется какой‑нибудь план — им‑то до сего дня не приходилось заниматься тем, чтобы освобождать кого‑то из рабства…

То есть у Сони был некий опыт, но тогда она помогала вызволить из плена девушек‑аристократок, которых только собирались продать в рабство, и при этом едва не пострадала сама, поскольку не умела почти ничего, в отличие от своих нынешних навыков.

Нет, теперь надо было продумать все так тщательно, чтобы, как говорится, комар носа не подточил.

— Итак, по словам капитана, он меняет гребцов каждые три часа. На это время отработавшую смену запирают в трюм. Вряд ли удастся изъять оттуда вашего земляка без шума. Наверняка — даже если мы уберем сторожей — убежать захотят все рабы, а это без шума не обойдется.

«Уберем сторожей»! Это кто говорит? Недавний граф или опытный врач? Тот, что себя‑то защитить не сможет! Конечно, Соня и виду не подала, что допускает такие мысли в отношении Жана, — зачем обижать хорошего человека? Нужно послушать Мари, у нее все же есть некие представления о происходящем, пусть однажды она и работала совсем на другой стороне.

— Давайте я влюблюсь в Рафида, — предложила Сонина служанка.

— А разве можно влюбиться вот так, по договоренности? — удивилась Соня.

Мари посмотрела на нее с некоторой укоризной. Мол, госпожа, аристократка, а не понимает такой простой вещи.

— Я хочу сказать, как бы влюблюсь. Ведь когда вы сходите вниз, ваше сиятельство, все смотрят только на вас. А если я буду ходить туда‑сюда как влюбленная дурочка, на меня в конце концов перестанут обращать внимание.

— Могу и я спросить: кто такой Рафид? — поинтересовался Жан.

— Тот, кто чаще других присматривает за рабами, — пояснила Мари.

Соня и сама приметила этого плечистого малоразговорчивого надсмотрщика, который всякий раз взглядывал с неодобрением в ее сторону, едва княжна появлялась на нижней палубе. Во‑первых, здесь он был царь и бог, могущий любого из рабов казнить или помиловать. Однако присутствие аристократки мешало ему разойтись в полную силу. Во‑вторых, рабы — в основном молодые мужчины, годами не знавшие женщин. И хотя они делали вид, будто увлечены греблей, он чувствовал, как в присутствии молодой и красивой женщины над скамьями с гребцами будто сгущался сам воздух.