Эммуска Орчи - Неуловимый Сапожок Страница 28

На этом она споткнулась и попыталась прочитать хотя бы что-нибудь на лице стоящей перед ней женщины, освещенной лунным светом. Но Маргарита, бывшая гораздо выше Кондей, прямая и замкнутая, не выказывала юной актрисе ни малейшего расположения, ни какой-либо растерянности. Она не прерывала длинных многословных объяснений француженки, смутно догадываясь, к чему она клонит. Маргарита молча наблюдала, как Дезире вытащила из глубокого кармана плаща сложенную бумагу и со скромным, даже застенчивым видом подала ее леди Блейкни.

– Моя служанка не собирается ехать со мной, – покорно сообщила она при этом. – Да и мне гораздо лучше будет ехать одной… Вот ее паспорт и… О, вам не обязательно даже брать его у меня из рук, – добавила она с самоуничижительной горечью, увидев, что Маргарита даже не шелохнулась в ответ на ее предложение. – Смотрите, я положу его сюда, среди роз!.. Вы все еще мне не верите?.. Это вполне естественно… Но у вас будет время спокойно подумать… и тогда вы поймете, что мое предложение совершенно искренне, что я хочу только помочь ему и вам.

Она наклонилась и положила бумагу на середину клумбы с тысячелистником и, не сказав больше ни слова, повернулась и ушла прочь.

Еще некоторое время удивленная, неподвижно стоявшая Маргарита могла слышать легкое шуршание платья по гравию тропинки, а затем отдаленный, похожий на рыдание, вздох.

Вскоре все стихло. Мягкий полуночный бриз раскачивал верхушки старых дубов и елей, шумел их мертвыми листьями, напоминая шепот задумчивых привидений.

Маргарите вдруг стало холодно, по ее телу пробежала легкая дрожь. Прямо перед ней в гуще темных листьев роз, почти невидимый в бледном свете луны, трепетал на ветру оставленный Кондей лист бумаги, производя странное меланхолическое впечатление. Некоторое время она наблюдала за ним, но вот от порыва ветра он рванулся, готовый улететь к реке. Взлетев, он снова упал на землю, и Маргарита, охваченная каким-то инстинктивным порывом, подбежала и подняла его. Затем, нервно сжимая его рукой, бегом направилась к дому.

ГЛАВА XV

ПРОЩАНИЕ

По мере приближения к террасе Маргарита все отчетливее различала шум, издаваемый группой людей, которые шли несколькими футами ниже того места, где находилась она. Вскоре она различила мерцание маленького фонарика, услышала приглушенные голоса и звук воды, плескавшейся о борт лодки.

И в то же время совсем рядом с ней прошел кто-то с охапкой плащей и чемоданами. Несмотря на густую тьму, Маргарита узнала Бениона, конфиденциального слугу мужа. Оставив всякие раздумья, она бросилась вдоль террасы к тому углу дома, в котором размещались апартаменты сэра Перси. Но, не успев сделать и нескольких шагов, она увидела его высокую фигуру, лениво прогуливающуюся по тропе, огибающей в этом месте дом.

Он был одет в длинный непромокаемый плащ, широко распахнутый и открывающий прекрасный серый костюм. Руки его, как обычно, покоились в карманах бриджей, а на голове была та самая шапо-бра, которую он предпочитал всем остальным. И прежде чем успела подумать о чем-то или сказать хотя бы слово, Маргарита оказалась в страстных крепких его объятиях и пыталась лишь увидеть в слабом полуночном свете движение лица и выражение глаз, склонившихся к ней так близко.

– Перси, ты не можешь уехать… Ты не можешь… – взмолилась она, почувствовав его сильные нежные руки, его губы, стремившиеся к ее глазам, к волосам, к рукам, вцепившимся в отчаянной агонии в плечи этого великана.

– Если бы ты действительно любил меня, Перси, ты бы остался!

Но он не мог вымолвить ни слова, казалось, его самообладание рухнет от одной лишь попытки сказать что-нибудь. Как она любила его, чувствуя страстность любовника, это дикое непокорное существо, вся фригидная куртуазность манер которого была лишь слабой картонной перегородкой. В страсти оживала его истинная настоящая натура, – как мало в нем оставалось от того элегантного совершенного денди, вынужденного держать свои эмоции в крепкой узде, все мысли, все желания, кроме тех, которые могли удивлять или просто были предназначены для общества.

И, чувствуя полную беспомощность перед его властью, Маргарита отдала ему свои губы, продолжая все же шептать:

– Ты не можешь уехать… ты не можешь… Зачем ты едешь?.. Это безумие, покидать меня… Я не могу отпустить тебя…

Она судорожно обвила руками его шею, голос ее дрожал сквозь едва сдерживаемые слезы, и, когда он отчаянно прошептал: «Не надо! Ради всего святого!» – она почувствовала, что любовь ее почти победила.

– Ради всего святого, я буду продолжать… Я буду продолжать умолять тебя. Перси! – шептала она. – О, любовь моя! Не оставляй меня!.. У нас было так мало времени насладиться счастьем… Наше счастье в таком неоплатном долгу перед нами… Не уезжай, Перси! Я так много хочу сказать тебе… Нет! Ты не сделаешь этого! Ты не сделаешь этого! – с неожиданным упорством сказала она. – Посмотри мне прямо в глаза, дорогой мой, неужели ты можешь оставить меня теперь?

Он ничего не сказал, но едва ли не грубо прикрыл рукой ее сверкающие от слез глаза, поднятые к нему в пламенной мольбе, пытаясь спасти себя от ее взгляда. Но она не могла не увидеть даже прикрытыми глазами, что на какое-то мгновение магия ее любви победила его несгибаемую мужественность.

Все человеческое, что было в нем, вся та слабость, что крылась в его сильной и отважной натуре, взывали к миру, к отдохновению, к наслаждению, к долгим летним дням, протекающим среди лени, в компании собак, лошадей и цветов, с думами лишь о гавоте на завтрашнем вечере и с единственным важным делом – пребыванием у ног возлюбленной.

И все эти мгновения, пока рука его закрывала ее глаза, ленивый беспечный фат лондонского высшего света вел отчаянный поединок с храбрым предводителем отважных авантюристов, и яростным союзником слабой части его натуры в этом поединке была его собственная любовь к жене. Весь кошмар гильотины, крики невинных, призывы о помощи были забыты; были забыты безумные приключения, риск, операции по спасению буклеволосых. В эти несколько божественных мгновений он помнил лишь ее, свою жену, видел лишь ее красоту и слышал лишь ее горячую мольбу.

А она, почувствовав, что побеждает в этой борьбе, вновь продолжала молить. Инстинкт, этот безошибочный голос женщины любящей и любимой, подсказывал ей, что сейчас его железная воля ей покорилась, – но он сломил мольбу поцелуем.

После этого все переменилось.

Словно гигантская волна, летящая вперед на гребне прилива, его взметнувшаяся эмоция была остановлена непоколебимой скалой самоконтроля. То ли долетел до него издалека зов лодочника, то ли смутил его скрип шагов по гравию, кто расскажет, быть может, это был всего лишь неуловимый вздох в полуночном воздухе, долетевший из призрачной страны снов и увлекший за собой.