Девушка с характером (СИ) - Якобс Анне Страница 28

Старуха взглянула на нее своими светлыми глазами, смерила ясным старческим взглядом, не переставая кивать.

– Я сразу поняла. У тебя глаза твоей матери. Она была наполовину француженкой, потому и глаза такие. Черный шелк, в них можно было глядеться, как в зеркало.

– Вы знали мою мать? – прошептала Мари.

Ей сказали, что ее мать умерла, будто бы от чахотки и что похоронена на Херманфридхоф. Она была бедной, ничего не оставила после себя, даже имени отца Мари. Больше о матери ей ничего не было известно. Остальные факты Мари выдумывала, фантазировала.

– Если ты Мари Хофгартнер, то я вообще-то знала твою мать. Она жила здесь. Поначалу занимала две комнаты, потом могла платить уже только за эту каморку, да и то все время была должна нам деньги. На них она покупала бумагу и карандаши.

Все происходящее показалось Мари сном. Старуха с гротескной внешностью, странная комната, в которой якобы жила ее мать. Не может быть, что все это правда. Старуха точно говорит о какой-то другой женщине-однофамилице. Хофгартнер – не такая уж редкая фамилия. Да и ее собственное имя тоже. Скорее всего, тут какая-то путаница. Или плод старухиной фантазии. Что такое она говорит?

Дойбель между тем продолжала рассказывать. Луиза Хофгартнер рисовала, тем и жила. Поначалу она бывала в богатых домах, рисовала детей, ей платили. Позже, когда заболела, заказы стали редкими. Она много кашляла, и ее не хотели пускать в дом.

– Она всегда брала тебя с собой, когда шла рисовать. Она была хорошей матерью. И совершенно отчаялась, когда поняла, что умрет и что ее ребенок никому не будет нужен. Но человеком она была гордым и себе на уме. Не рисовала тех, кто не нравился. Даже если упрашивали. Лучше влезть в долги, покупать в кредит… Так вот однажды пришли мужчины и все у нее вынесли. Мебель, которая оставалась еще от…

Дверь с грохотом распахнулась, и старуха замолчала. На пороге стояла хозяйка пивной, которую Мари видела внизу. Она принесла поднос, на нем была тарелка с сыром и хлебом и миска чего-то горячего.

– Чего забалтываешь девчонку? – стала браниться женщина. Отодвинув подарок, она поставила поднос на комод.

– Матильда, посмотри, это же девочка Хофгартнер. Мари. Выросла, бедная малышка. И какая прелестная, точь-в-точь Луиза…

Матильда сразу поняла, в чем дело. Она уставилась на Мари, потом на свою мать, опять на Мари, которая по-прежнему неподвижно сидела на табуретке.

– Так значит ты Мари Хофгартнер?

– Меня… меня зовут Мари Хофгартнер. Но я не знаю, что…

Матильда не слушала. Она скривила лицо и смотрела на гостью.

– Ты не у фабриканта ли Мельцера служишь?

Мари кивнула и подтвердила, что служит кухаркой.

– Ты смотри, – пробормотала хозяйка. – Кухаркой. Ну, а почему бы и нет?

– Ты же помнишь, Матильда? – проскрипела старуха. – Как тогда пришли люди и забрали вещи? Мебель, платья, даже перину. И принадлежности для рисования. Луиза и бровью не повела, только ребенка к себе прижала, но с места не сдвинулась. Как несправедливо со стороны…

– Замолчи! – одернула Матильда свою мать. – Эти дела тебя не касаются. Мы ничего о том не знаем. Ничего не видали.

Старуха угрюмо посмотрела на свою дочь и пошамкала ртом. Стало видно, что зубов у нее почти не осталось.

– Несправедливо, – в сердцах произнесла она. – Был грех. Господь все видел.

Мари открыла рот, чтобы спросить, кто же вынес из дома всю мебель. Но прежде чем она вымолвила слово, Матильда взяла ее за руку.

– Давай-ка вставай и уходи! – прикрикнула она. – И больше не появляйся. Поняла? Не хочу тебя здесь видеть, Мари Хофгартнер.

Держала она жестко, видимо, останется синяк. Но еще жестче было выражение ее лица, женщина ясно дала понять, что шутки плохи.

– Я не совсем…

– И не надо. Иди!

Мари бросила вопросительный взгляд на старуху, но та уже пила кофе, макая в него хлеб, чтобы легче было жевать. Мари разозлилась. Сначала наговорили всего, а теперь выпроваживают.

– Спасибо за теплый прием, – зло сказала она. – С Рождеством вас!

Она подхватила пустую корзинку и захлопнула за собой дверь. На лестнице еще была слышна ругань матери с дочерью.

– Ты совсем сбрендила? Оговариваешь себя!

– Правда всегда правда. И пусть Мельцер рассердится. В один прекрасный день Господь спросит с него за грехи. Я старая, мне немного осталось.

– А что у меня будут неприятности, тебе все равно, да? Или ты думаешь, что я тоже собираюсь откинуть копыта? Тебе бы так этого хотелось, старая ты…

Мари остановилась на лестнице. Правильно ли она услышала? Действительно ли старая женщина произнесла «Мельцер»? И имела ли она в виду директора Мельцера? Это у них он забрал всю мебель? Перед ним они в чем-то виноваты?

Внизу распахнулась дверь, в пивную ввалилась компания мужчин, она стали громко требовать хозяйку и пол-литра пива. Мари поспешила вон из этого дома.

Холод на улице прибирал до костей. Она закутала голову платком, чтобы закрыть уши, и моментально почувствовала, как мороз пробирается по ногам. Ничего, полчаса бегом, и она окажется возле теплой плиты. Обо всей той путанице, которую ей поведала старая женщина, Мари решила не думать. Очевидно, все выдумано. Никогда ее мать не жила в нищете, она была богата и счастлива с ее отцом. Мари так для себя решила. И все же. Если бы старуха лгала, отвратительная Матильда не пришла бы в такую ярость.

«Правда всегда остается правдой, – сказала старая. – Директор Мельцер вынес все из дома некоей Луизы Хофгартнер. Потому что та была у него в долгу»…

– А вот и она! – услышала Мари радостный мужской голос.

Пребывая в своих раздумьях, Мари пропустила мимо ушей звон бубенчиков на санях. Теперь она оглянулась и увидела и как бегут рысью лошади, как из их ноздрей валит пар на студеном воздухе. Темная куртка и шапка Роберта были запорошены снегом.

– Мари! Господи, бедняга почти окоченела!

Это фрейлейн Катарина. Она склонилась вперед и затормошила Роберта:

– Стой! Останови лошадей, Роберт. Пусть Мари сядет.

Роберт послушно натянул вожжи, обе гнедые лошадки остановились неохотно, поскольку чуяли близость конюшни, где их ждали полные ясли сена.

– Господи, Китти, – простонала фрейлейн Элизабет, которая в своих мехах выглядела, как нахохлившаяся рыжая курица. – Уж несколько метров она бы и пешком прошла.

Мари тоже так думала, но ее мнения никто не спрашивал. Молодой Мельцер спрыгнул со своего серого в яблоках жеребца и крикнул Роберту, чтобы тот оставался на облучке. Он ловко открыл дверцу саней и выдвинул откидную лестницу.

– Пожалуйте, сударыня, – задорно улыбнулся Мельцер-младший Мари и даже предложил руку. – Под меховым одеялом очень уютно, а если этого мало, там есть бутылка с теплым глинтвейном и коробка рождественского печенья.

Мари ничего не оставалась, как подняться по лесенке, раздумывать было невежливо. Она проигнорировала руку Пауля и села в сани без его помощи. Но он взял у нее пустую корзину и передал Роберту.

– Иди сюда, Мари. Ох, какая же ты холодная. У тебя на зиму всего только этот тонкий платок? Как такое возможно? Я завтра же поговорю с мамой. Укутывайся, вот, возьми и часть моего шерстяного одеяла. А сверху укройся мехом. Ну? Теперь тепло? Термосы, которые повариха дала нам с собой, к сожалению, остыли. Ах, Мари, как же чудесно, что ты немного проедешься с нами. Господин Бройер, вы не находите, что мы с Мари подходим друг другу?

– Разумеется, фрейлейн Мельцер…

Голос Альфонса звучал вымученно, видимо, он не был привычен к долгим прогулкам по холоду. Сани слегка дернулись, когда лошади натянули поводья, но тотчас вновь плавно заскользили, справа и слева позванивали бубенчики, полозья тихо шуршали по насту.

– Словно летишь, – сказала фрейлейн Катарина. – Как жаль, что тебя не было с нами в лесу. Когда мы ехали под заснеженными, низко нависающими ветвями деревьев, мимо замерзшего ручья, посреди необъятной тишины…

Мари снова почувствовала свои ноги, от неожиданного тепла продрогшие пальцы заломило. Но еще неприятнее был взгляд, которым беспощадно сверлила ее фрейлейн Элизабет.