Сесилия Грант - Любовь и расчет Страница 3

— Делай, что считаешь нужным. Может быть, ты и права.

Плечи Виолы поникли, как будто оскорбительный поход на Беркли-сквер требовал специальной подготовки и больших душевных усилий.

— Я гордо стану ожидать на другой стороне улицы, пока ты будешь исполнять задуманное. Любой, кто выглянет в окно, увидит, что я не стесняюсь нашей матери.

Это было низко; словесный эквивалент укола швейной булавкой. И не менее болезненный.

— Я тоже ее не стыжусь. Только не собираюсь отказываться от семьи папы, причисляя их к разряду злодеев, потому что они возражали против его женитьбы на актрисе. Ни одно благородное семейство не пожелало бы подобного союза для своего отпрыска.

— «Подобного союза»? С женщиной твердого характера и высокого ума, носительницы известной театральной фамилии, которая читала Софокла и с презрением отвергала непристойные предложения своих благородных почитателей? Да, несомненно, любое благоразумное семейство должно страшиться подобного союза и стремиться связать своего сына с какой-нибудь серой мышью, у которой нет никаких интересов и увлечений, все таланты которой сводятся к умению щипать струны арфы. Вот он, беспроигрышный рецепт супружеского счастья.

Кейт ничего не ответила, только про себя вздохнула. Вероятно, было и впрямь приятно жить в мире Виолы, где все расписано заранее. Люди и их поступки с легкостью делятся на правильные и фальшивые; никаких тебе скидок на человеческие ошибки или требования общества. Никаких умственных затрат на анализ смягчающих обстоятельств. Ни минуты на сомнения.

Твердая обложка одного из томов «Гордости и предубеждения» больно врезалась в руку, и Кейт взяла книги в ладонь, как Виола свою «Защиту». Супружеское счастье… Оно приходит в разных обличьях. Вернее, достичь его можно разными путями. Если бы, к примеру, мистер Дарси пришел к ней с тем первым, вопреки воле сделанным предложением, открыто выражая отвращение к тому, что столь низко опустился, она бы поступилась своей гордостью, чтобы выдавить согласие. Любовь и понимание могли прийти позже, а если бы не пришли, у нее остались бы доброе имя и надежный фундамент в Пемберли, на котором можно строить необходимое ей счастье.

Когда сестры пошли по улицам Мейфэра, где стояли роскошные особняки, Кейт откинула назад голову, чтобы видеть верхние окна. Наверняка в Лондоне найдется джентльмен, который оценит ее по достоинству. Какой-нибудь аристократ — маркиз, созревший для оцепенения, — должен понять высокую устремленность ее души и пожелать связать с ней свою судьбу. Наверняка кто-нибудь однажды окажется в таком положении, как мистер Дарси, чтобы опуститься до невесты из низшего класса и вырвать ее из жалкого окружения, которое всегда было ей чуждым.

Наверняка такой мужчина где-то ходил и дышал. Оставалось лишь его найти.

Обогнув лестничную площадку, Николас Блэкшир сбежал вниз по ступенькам и выскочил на холодный, хотя и залитый солнцем Брик-Корт. Полы его черной мантии парусами полоскались на ветру. «Время и прилив никого не ждут», — предупреждала надпись на солнечных часах, у которых он помедлил, чтобы сверить время. Надпись сомнений не вызывала, но вместо того чтобы следовать призыву поторопиться, он всегда задерживался здесь на мгновение, размышляя о высокочтимых персонах, которые тоже проверяли здесь время, торопясь по своим делам в «Миддл темпл»[3].

Здесь, несомненно, стояли Уильям Блэкстон и Оливер Голдсмит. Достаточно было лишь взглянуть на номер два на Брик-Корт, чтобы увидеть, где юрист и писатель жили и учились несколько поколений назад.

Но так было повсюду в «Судебных иннах». Подобно тому, как должен был обязательно остановиться у солнечных часов, он, чтобы в спокойной обстановке все обдумать, всегда обедал в зале «Миддл темпла» за сервировочным столом, изготовленным из древесины корпуса «Золотой лани», корабля Фрэнсиса Дрейка. Чтобы во время еды попытаться представить себе во всех деталях вечер около двух сотен лет назад, когда студенты и старшины юридической корпорации получили привилегию присутствовать на премьере «Двенадцатой ночи», состоявшейся в этом самом помещении.

Быть лондонским барристером означало жить в окружении всего самого лучшего, что мог предложить Лондон. Ведь все эти люди собственными силами проложили себе путь к величию. Тот, кто начинал здесь, мог сделать блестящую карьеру. Имея литературные наклонности, молодой человек мог последовать примеру не только Голдсмита, но и поэта Донна, сатирика Филдинга, драматургов Уэбстера и Конгрива — все они начинали барристерами. Если юноша мечтал увидеть свое имя, написанное большими буквами, на страницах английской истории, он мог пойти путем Фрэнсиса Бэкона или жившего позже Уильяма Питта.

Если же его амбиции склонялись к идеалистическим воззрениям, он мог пойти дорогой Уильяма Гэрроу, реформируя практику судебного законодательства, прежде чем получить место в парламенте и сыграть роль в конструктивных спорах, посредством которых осуществлялось управление страной. В один прекрасный день Ник Блэкшир, если будет щепетильным в личной жизни и профессиональной деятельности, вполне вероятно, возродит доброе имя семьи, и тогда выполнение любых амбициозных планов станет возможным. А пока его целью оставалась юриспруденция, подходящее упражнение для развития его способностей, утешение в разочарованиях старых и новых.

Ник свернул с Брик-Корт на Миддл-Темпл-лейн и направил свои стопы на север. Джентльмены в черных мантиях и париках непрерывным потоком курсировали по улице в обоих направлениях. Его соплеменники. Его подвид, со всеми их причудами и фантазиями. Некоторые спорили, шагая по двое, по трое, и размахивали руками, пиля воздух или тыча в пространство указательными пальцами. Некоторые представляли опасность для себя и своих товарищей, поскольку слепо неслись вперед, не отрывая взгляда от страниц документов и не замечая ничего вокруг.

Ник ловко петлял между ними, полоща полами черной мантии. Длинные ноги и пять лет практики позволяли ему избегать столкновений. В конце улицы стояла сторожка у ворот с маячащим на дальнем конце Флит-стрит зданием Олд-Бейли…

— Блэкшир!

Он узнал бы этот голос даже во сне. Во-первых, потому что целый год учился у этого человека, и, во-вторых, из-за достоинств самого голоса. Большинство барристеров старались говорить хорошо поставленным голосом, и почти все имели изысканное произношение, знак благородного происхождения, но мало кто мог выстрелить словом, как Уэстбрук. Его согласные хлопали, как флаг на ветру, а гласные изливались порциями с точностью лекарства, отмеряемого в ложку.