Наталия Орбенина - Перо фламинго Страница 3

Серафима Львовна направилась в свой будуар, но тут вдруг передумала, развернулась и пошла в спальню невестки.

В просторной комнате с плотно задернутыми шторами посреди широкой кровати лежала маленькая изящная женщина. Её волосы и складки вдовьего черного шелкового платья разметались по кровати. Бледное лицо почти сливалось с безукоризненной белизной накрахмаленных простыней. Глаза женщины были закрыты, и только едва поднимавшаяся грудь указывала на то, что в этом теле еще теплится жизнь. Около постели, сгорбившись, сидел крепко сложенный широкоплечий молодой мужчина, брат юной вдовы. Он не выпускал из своих огромных ладоней её бледную безжизненную ручку.

Серафима Львовна вошла и остановилась. Её раздирали смешанные чувства. В первый миг её пронзила острая жалость, которая почти сразу же сменилась нарастающей злобой и раздражением. Да и как же быть иначе! Что за безобразное представление устроила Зоя на кладбище! Как неприлично, надрывно она кричала, бросалась на гроб, пыталась кинуться в могилу! А потом впала в беспамятство. Разве ей, матери не больно, разве для неё эта страшная смерть не конец света! Но она не может позволить себе такого неприличного поведения. Она из последних сил держит себя в руках! Как Петечке должно быть стыдно смотреть на все это с небес! Впрочем, чему удивляться, Зоин эгоизм и невыдержанность давно всем известны.

Серафима Львовна приблизилась к кровати. Скрипнула половица. Егор Аристов вздрогнул и поднял голову.

– Как она? – спросила Соболева, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче.

– Без чувств. Видимо слишком глубокий обморок. Надо бы позвать доктора, не стало бы хуже.

– Да что же может быть хуже! – не сдержала раздражения свекровь. – Это обморок, пройдет. Она молода и здорова. Пройдет, – добавила еще раз с уверенностью. Но в эти слова Серафима Львовна поневоле вложила совсем иные мысли. Пройдет не только обморок, пройдет и горе, и боль потери, и любовь к безвременно ушедшему мужу. – Зоя совсем не умеет вести себя на людях, не может совладать с собой!

– Помилуйте, Серафима Львовна! Разве можно упрекать человека в том, что он не совладал со своим горем! – изумился Егор.

– Я же не устраиваю показных истерик! Хотя мое горе матери несравнимо с её потерей!

Мужчина поспешно поднялся.

– Не надо, не надо делить любовь к покойному Пете. Вы обе любили его по-своему. – Он обошел кровать, на которой лежала его сестра и, осторожно ступая, приблизился к Серафиме Львовне. – Нет ничего более святого, чем любовь матери. Но знаете ли вы, что любовь двух существ разного пола тоже может быть всепоглощающей и неутолимой?

Последние слова он произнес с особым выражением. Серафима Львовна вздрогнула, внутри словно полыхнул огонь. Но тотчас стих, смирился, замер. Нет, теперь она не имеет права. И он не имеет права… Теперь всему конец, кара Господня страшна и справедлива… Она предала свою материнскую любовь, и Господь тотчас же наказал её за этот грех. От этих мыслей у Серафимы Львовны голова пошла кругом. Они неотступно мучили её в последнее время, терзали и грызли изнутри, не оставляя ни днем ни ночью. Она собралась, вскинула голову и хотела бросить что-то резкое в лицо собеседнику, но в это мгновение раздался слабый голос:

– Нет, Егор, не защищай меня!

Лежавшая доселе в обмороке Зоя открыла глаза и приподнялась на подушках.

– Разве ты не видишь, что именно теперь Серафима Львовна решила высказать мне всю свою неприязнь, которую долго копила в душе. Чего тянуть, именно теперь, сейчас, тотчас же, пока дух моего мужа еще витает по этим комнатам. Я беру его в свидетели её неправедных обвинений!

– Вы больны, Зоя Федоровна! – сухо ответила Серафима Львовна. – Вам надо отдохнуть и о многом подумать. Нам обеим надо подумать, как теперь жить. Вы потеряли мужа, я сына. Я вовсе не обвиняю вас ни в чем! Мне не в чем вас обвинять. Только себя я казню, только себя! Господь нам всем самый строгий судья. Хотя… – в памяти всплыл разговор с полицейским на кладбище.

С этими словами она вышла, прикрыв за собой дверь. В комнате повисло облако недосказанности, чувства острого горя, усугубленного взаимной ненавистью и непониманием.

Зоя с отчаянием упала на подушки и залилась слезами. Егор хотел бежать следом за ушедшей, но пронзительный вопль сестры остановил его.

– Нет! Не покидай меня, не уходи. Я не останусь с ней в одном доме, теперь, когда Пети нет, мне тут нечего делать! Она ненавидит меня. Всей душой! И так было с самого начала! Теперь ты убедился в этом!

Егор постоял у дверей, потрогал дверную ручку и медленно вернулся к кровати. Сел на низенький пуфик и нежно погладил сестру по голове.

– Разумеется, если хочешь, можешь покинуть Соболевых и вновь поселиться со мной. Вы обе сошли с ума от горя. Это пройдет.

«Нет, ничего не пройдет!» – мелькнуло в голове у Серафимы Львовны.

Несколько мгновений она стояла снаружи в коридоре, прислонившись к двери, словно боясь, что Егор бросится за ней, и ей придется упираться в эту дверь, не давая ему выйти. Нет, милый Егор, оставайся с Зоей, там, где ты есть. А она останется в своем мире, и они не встретятся более никогда. Разумеется, Зоя не станет жить в её доме, да и, может, вернет себе девичью фамилию. Что ж, это и к лучшему. Их семьи, на миг породнившись, разойдутся в разные стороны, будто и не было ничего. Не было двух отчаянно влюбленных юноши и девушки… слава богу, что еще не успели обзавестись наследником. Ничто их не роднит, ничто не держит! Боже, как можно еще о чем-то ином думать, как не о смерти Пети! Как теперь жить, если ушло самое дорогое, самое бесценное, что было в её жизни!

Надо набраться сил и навестить Викентия. Смерть их ненаглядного мальчика свалила его с ног. Доктор говорит, что сердце так слабо, что день ото дня можно ожидать дальнейшего ухудшения! Господи, помоги! Остаться еще и вдовой! Одной-одинешенькой на белом свете! Ох, нет, ноги не несут, потом, позже, она зайдет к нему.

С этими горькими мыслями Серафима Львовна наконец добрела до своего будуара, прошла через него в спальню и без сил опустилась перед зеркалом. На пол упала роскошная шляпа с длинной вуалью, с легким звоном посыпались шпильки и тяжелые светло-русые волосы покатились тяжелой волной по покатым плечам.

Раньше она всегда любовалась собою в зеркале, но теперь она не видела своего отражения. Слезы туманили его, а потом и вовсе полились рекой, неудержимым водопадом. Мысль о Пете, о Зое, о Егоре, о больном муже, который не смог даже поехать на похороны сына, страшные подозрения этого неприятного полицейского, племянник Лавр! Как все смешалось, как все тяжело, неясно, гадко!

Серафима Львовна упала головой на руки и отчаянно стала желать, чтобы время вернулось вспять, назад, в ту пору, где она была юной и беззаботной девушкой, где мир представал перед её взором светлым и понятным, полным лучезарных красок и переливов.