Анатолий Томилин-Бразоль - В тени горностаевой мантии Страница 3

Ко времени, о коем идет повествование, Степан Федорович был в годах: катило к пятидесяти. Помещиком считался он средней руки. Имел именьице «Пески» в Осташковском уезде, верстах в десяти от города, на берегу валдайского озера Селигер. Напротив, на одном из островов, гляделась в светлые озерные воды Нилова пустынь — мужской монастырь, основанный преподобным Нилом Столобенским лет двести назад. Пустынь была обустроена ладно, с умом. Владела обширными землями и рыбными ловлями.

Семейство Степана Федоровича Протасова состояло из супруги Анисьи Никитичны, урожденной Зиновьевой, сына Петра Степановича десяти лет от роду и трех дочек: старшей, осьмнадцатилетней Марии, Анны пятнадцати лет и младшей Катеньки. Господами Протасовы считались строгими, но справедливыми. Крестьян своих не примучивали, легко отпускали на оброк и на заработки. Бабы зимами хорошо и споро пряли и ткали холсты. А мужики — кто во что горазд: одни нанимались рыбу ловить, кто уходил в Осташков на кожевенные фабрики, а были ходоки и до самой Москвы и до Питера. Зато и было у господ в обиходе все свое.

Дочери, конечно, кривили рты, что приходилось дома носить чулки, вязанные из пряденной бабами шерсти, что белье — и нательное, и на постели — из домашнего холста. Но тут уж что хозяин, что хозяйка чад своих держали в руках. По будням платья дома носили простые, а ситцевые надевали в дни воскресные. Так продолжалось, пока однажды Анна, средняя дочь, не отказалась вовсе выходить в крашенинном холстинном сарафане из своей горницы. День лежала дева на постели, не подымаясь и к столу, и второй… А на третий вышла в ситцевом платьице, хотя и шел постный четверг. С того дня старшая, Марья, и Катенька тоже стали падки до щегольства. Но у Анны характер был покруче, и первое канифасовое[8] платье сшили опять же сперва ей.

По причине скромного достатка особых учителей и гувернеров для детей у Протасовых не важивалось. Грамоте и счету наставляла матушка. Закону Божьему, географии и истории — отец Пахомий, настоятель церкви Воскресения Словущего, что стояла вместе с домами причта у края Протасовской усадьбы. Он же был и духовником семейства. Отучившись тринадцать лет в Славяно‑греко‑латинской академии, отец Пахомий был наклонен к западному просвещению. А посему ратовал за то, чтобы детей не только обучали доморощенными средствами, но давали им и светское воспитание. В дом, по чьей‑то рекомендации, был принят француз мсье Лагри. Он призван был наставлять старших барышень политесу: французскому языку, музыке и танцам. Но, если Маша с Катей подчинялись требованиям мсье с неохотой, то для Аннушки такие уроки труда не составляли. Обладая прекрасной памятью, она первой из сестер заговорила по‑французски. Учитель, чтобы приохотить девочку к чтению, стал давать ей маленькие изящные книжки в кожаном переплете с тиснением и с картинками. Это были «Любовные стихи» Ронсара, посвященные Кассандре, комедии и поэмы Данкура и романы Мариво.[9] Анна читала все. Но однажды сии книжки увидела матушка. Даже не зная французского языка, она сразу вывела должное заключение:

— Тебе еще рано их читать, дочка. Да и не хорошо это для порядочной девицы. — Она хотела добавить, мол, «все равно ничего не поймешь», но сдержалась, вспомнив некоторые замашки Анны. Вместо этого она сделала выговор учителю и велела давать читать книги душеспасительные, а не развратный французский вздор.

— Пущай лутче к хозяйству привыкает…

Но к хозяйству душа дочери не лежала. В свои пятнадцать лет она была уже вполне сформировавшейся девушкой. Высокорослая со статной фигурой и впечатляющими формами, Анна давно уже не была наивной девочкой, беспрекословно подчиняющейся родительским указам. Может быть, потому Анисья Никитична и высказала свое пожелание мсье, а не ей…

Зимний сезон в Москве открывался балом в Дворянском собрании, и не быть на нем было нельзя. Вельможи приезжали с целой толпою слуг: со своими гайдуками саженного роста, с карликами, с арапами, одетыми в самые разные, часто нелепые платья. У многих за спинами кривлялись шуты… Среди молодых людей на московских балах большей частью встречались недозрелые вьюноши, разодетые по последней моде, надушенные и напомаженные, хотя и не всегда хорошо мытые. Их, как правило, сопровождали французы‑гувернеры. Военных в старой столице было немного. Девицы шушукали, прикрываясь веерами. Все ждали танцев и мечтали о Петербурге. Вот где настоящая жизнь! Столько гвардейцев, да и среди статских встречалось, небось, немало достойных людей. А что здесь?.. Но с другой стороны, когда еще представится случай, как говорится, людей посмотреть и себя показать? Последнее — дело немаловажное, недаром первопрестольная слыла «ярмаркою невест»…

Большим событием являлось шитье первых бальных платьев на Кузнецком Мосту. В ту пору в моде преобладали фасоны французские, так называемые «парижские». Появились ежемесячные модные журналы: «Библиотека Дамского туалета», «Магазин Английских, Французских и Немецких Мод». А в пику им — сатирические произведения «дабы предъявить вред, причиняемый модою, роскошью и вертопрашеством и прочими пороками, которые видны во многих сценах нынешней жизни».

Самыми нарядными платьями считались «фуро» и «роброны». Фуро обшивали небольшими сборчатыми рюшами, накладками из флера или дымкой, а также серебряной или золотой бахромой, что лучше подходило к материи. Лифы делались длинными, на китовом усе, с низким декольте, сильно обнажавшем шею и грудь; рукава до локтя обшивались блондами. Перед был распашной. Юбку делали из той же материи, что и фуро, с большими криардами сзади, которые поддерживали складки.

Чтобы платье казалось полнее, надевали панье самой разной формы, фижмы из китового уса и стеганые юбки. Стремление к богатству наряда не удивительно. У нас издавна, как известно, встречают «по одежке». Все это приводило к тому, что некоторые дамы, не имея собственных роскошных нарядов и драгоценностей, занимали оные у более состоятельных знакомых или брали напрокат. Сей обычай приобрел такое распространение, что многие украшения, кочуя с бала на бал, становились хорошо известны в обществе…

Но протасовские девы были юны, а молодость, как известно, служит лучшим украшением. В прочее же время Марья с Катенькой, под присмотром бабушки, ловко вышивали по картам воздухи[10] для приходского храма. Анна же больше любила читать, сводить рисунки и подбирать цвета.

Наконец, не выдержав затянувшегося мужнина запоя, с которого началось наше знакомство с отставным секунд‑майором, Анисья Никитична позвала Анюту.