Ирина Сахарова - Роковая ошибка княгини Страница 3

— Его «благие дела» не помогут нам прокормиться. — Сказала она однажды, и, наверное, в тот самый момент Александра поняла о своей матери больше, чем та хотела показать.

Конечно, вы можете сказать, что Алёна Александровна была права, но была и другая правда, заключавшаяся в том, что их семья, вообще-то, никогда и не бедствовала. Да, быть может, у них не было дорогих украшений из золота, и красивых шёлковых обновок на каждый день, но у них всегда была горячая и вкусная еда, хорошо обставленный, уютный дом, и, что Александра считала самым важным — образование, за которое дорогой папочка исправно платил. Ах да, была и горничная, правда приходящая, но, тем не менее, Алёне Александровне никогда не приходилось утруждать себя работой по дому. Но она всё равно была недовольна. Всего этого ей было мало.

— Я была рождена для того, чтобы блистать при дворе, а не бездарно растрачивать свою красоту и молодость в какой-то дыре, рядом с мужчиной, который этого даже не ценит! — Кричала она как-то, в одной из семейных ссор. Александра, уложив Арсения спать, спустилась вниз, к себе, и стала невольной свидетельницей произошедшего скандала. Она не помнила, что говорил отец, да и говорил-то он очень мало, в основном извинялся перед женой, и обещал, что скоро всё будет по-другому, но для Алёны, видимо, было уже поздно — она приняла окончательное решение, и никакие оправдания её супруга уже не спасли бы.

Он ушёл в ту ночь, сказав, что переночует в больнице, чтобы не раздражать жену своим присутствием, и Саша ушла за ним. Тихо, бесшумно, миновав пустой коридор, накинула плащ с капюшоном на плечи, и вышла следом. В городке у них было тихо, по ночам бродить совсем не страшно, все свои кругом, и лихие люди никогда не заглядывали в их края, так что она без малейших опасений дошла до самой окраины, где располагалась больница — высокое, трёхэтажное здание из белого кирпича. Отца она нашла без труда, тот сидел в своём кабинете на первом этаже: Саша часто бывала у него, всегда заходила после школы, чтобы проведать, а по вечерам, когда он оставался в ночную смену, приносила ему ужин.

Она любила его всем сердцем, и всегда переживала все его беды, как свои собственные — тем тяжелее ей было видеть его плачущим. Иван Фетисович сидел за своим столом, уронив голову на руки, и рыдал, как ребёнок. Человек, которого она привыкла считать образцом стойкости и мужества, плакал теперь, точно так же, как плакал однажды Арсений, по её недосмотру разбивший коленку, упав на мостовой. Александра не знала, как лучше поступить: подойти и попробовать его утешить, или же уйти, оставив его наедине со своим горем, никак не обозначив своего присутствия. Наверное, ему будет стыдно, если он узнает, что она видела его слабость, и, наверное, уйти и впрямь было бы лучше, но доброе Сашино сердце не позволило ей сделать этого. Так уж она была устроена: не могла терпеть, когда кому-то было плохо.

Решившись, она подошла: положила руки отцу на плечи, и, обняв его, уткнулась в его волосы. А он даже не обернулся, как будто понял, что и некому было больше прийти к нему в эту холодную, августовскую ночь.

— Я люблю её, Сашенька. — Сказал Иван Фетисович, спустя несколько минут полнейшей тишины: было лишь слышно, как воет где-то вдалеке собака, да тикают тяжёлые круглые часы у него на столе. — Люблю, а она не понимает!

Саше хотелось утешить его, сказать, что матушка тоже его любит, но, вот беда, она совершенно не умела лгать. А то, что у Алёны Александровны не осталось никаких чувств к их отцу, понимал, кажется, даже маленький Арсений. И поэтому она лишь тихо вздохнула, и не стала ничего говорить.

— Хоть ты у меня осталась, единственное моё утешение, папина гордость! — Он с улыбкой посмотрел на дочь, влажными от слёз глазами, и, прижав к себе, поцеловал её в висок.

— Я всегда с тобой, папочка. — Прошептала она. — И я никогда тебя не брошу!

И не бросила. Когда Алёна объявила, что не желает больше иметь с супругом ничего общего, Сашенька собрала вещи и ушла вместе с ним. Но это случилось месяцем позже, а в ту ночь произошло ещё одно примечательное событие, здорово повлиявшее на её жизнь.

Едва она собралась уходить, спустя два часа посиделок с отцом в его кабинете за чаем, в больницу ворвался Юра Селиванов, ученик Ивана Фетисовича. Глаза его горели безумием, а всклокоченные рыжие вихры торчали в разные стороны, растрёпанные от бега. Получасом раньше Юру разбудили, чтобы проводить Сашеньку до дома, и он дожидался её снаружи, у калитки, когда заметил приближающуюся карету с загнанными, взмыленными лошадьми.

— Там… там… — Он задыхался, взмахивая руками. — Карета… похоже, на герб Волконских! Они женщину привезли… крови столько… ох, Господи! — И он принялся истово креститься, от волнения слева направо, когда входную дверь плечом открыл высокий молодой человек, кажется, самый красивый из тех, что Александре когда-либо доводилось встречать.

До сих пор её идеалом мужчины был её драгоценный Серёженька Авдеев, за которого — она знала — она однажды выйдет замуж, несмотря на то, что он был совсем не её круга, но это же не важно, когда двое молодых людей трепетно и нежно любят друг друга? Но той ночью идеалы её слегка пошатнулись: высокий молодой человек был гораздо старше её возлюбленного, на вид около двадцати пяти, хорошо сложен, светловолос, с правильными чертами лица. А ещё у него были голубые глаза! Бог весть как Саша что-то умудрилась разглядеть в полумраке больничного коридора, но глаза у него и впрямь были голубые.

— Князь?! — От изумления Иван Фетисович, всегда казавшийся таким непоколебимым, не нашёл, что и сказать. Хозяина здешних земель, его высокопревосходительство, князя Волконского он, разумеется, узнал.

— Вы здесь главный? Моя сестра упала с лошади во время вечерней прогулки! — Ответил молодой мужчина, поудобнее взяв свою ношу. Бедняжка была без сознания. — Пока её нашли, прошло часа три, если не больше! Плюс ещё полчаса я вёз её сюда. Спасите её, доктор, и я озолочу вас! А если она погибнет, я убью вас вместе с ней. — Сказал он так запросто, что у Александры едва не остановилось сердце. Отчего-то она сразу поняла, что это были не пустые слова.

— Господи боже мой! — Прошептал перепуганный донельзя Юрий, но Иван Фетисович, к таким фразам от любящих родственников своих пациентов привыкший, взял себя в руки, и сказал совершенно спокойно:

— Да, конечно, Алексей Николаевич. Несите её в палату, скорее. — Он приоткрыл дверь ближайшей комнаты, которой оказалась операционная, и князь занёс бедную женщину внутрь.

Юрий неуверенно последовал за ними, и Сашенька тоже зашла, чтобы не стоять в одиночестве в коридоре. И она даже не знала, на кого в тот момент было страшнее смотреть — на бледную женщину, чьё платье всё сплошь пропиталось кровью, или на трясущегося от ужаса Юру Селиванова. Особую остроту его положению добавляло то, что он был единственным помощником доктора в эту ночь — никого из медсестёр не было на месте, потому что из больных у них оставалась только парализованная бабушка Ульяна Матвеевна, на днях ухитрившаяся сломать руку, выпав из инвалидной коляски, и — девятилетний Костя, сын кузнеца, сильно обжёгший руки об отцовский молот. Эти двое пациентов не требовали особого ухода, поэтому медсёстры, которым сегодня полагалось дежурить, были отпущены Иваном Фетисовичем по домам, под его ответственность, а Юру Селиванову оставили на всякий случай.