Шелли Такер - Не удержать в оковах сердце Страница 3

— Именно это ожидает и вас, — не сдавался Ману. — Если хоть одна живая душа догадается, кто вы такой, то не успеете и глазом моргнуть, как вас повесят.

— Меня не схватят. — Губы Николаса сложились в слабое подобие сардонической улыбки. Он помолчал, потом, взглянув на мерцающие огоньки в домах на берегу, упрямо повторил: — Меня не схватят.

Глава 2

Единственный факел отбрасывал красные отблески на черные железные прутья камеры.

Броган со стоном закрыл глаза и перевернулся на бок, чтобы холодный каменный пол немного успокоил саднящую боль в щеке. Ему хотелось снова забыться, но боль билась в висках, в челюсти, в животе — повсюду. Он узнал резкий металлический привкус во рту — это была кровь. Его кровь.

Со всех сторон доносились звуки человеческих мучений — жалобные всхлипывания и стопы, не оставлявшие сомнения в том, где он находится.

Первоклассная работа, Броган. И дня не прошло, как ты в Англии, а уже угодил в тюрьму. За что-то, чего не делал.

Он чуть было не засмеялся, но грудь пронзила такая острая боль, что перехватило дыхание. Стиснув зубы, Николас ощупал себя. Ребра, кажется, целы. Левый глаз заплыл и почти не открывался. Глубокий порез вдоль правой скулы все еще кровоточил, но челюсть, к счастью, была не сломана. Итак, серьезных повреждений нет, а все остальное со временем заживет.

Если он сам доживет до этого момента.

Броган тихо лежал с закрытыми глазами, бормоча себе под нос проклятия, каждое из которых причиняло боль изуродованным губам. Он проклинал себя. Проклинал безмозглых полицейских, принявших его по ошибке за местного вора, за которым они, как выяснилось, охотились несколько недель. Но больше всего он проклинал Бога — за то, что тот покинул его. И не в первый раз.

Осторожно перекатившись на спину, Броган открыл глаза — вернее, правый глаз — и взглянул на металлические прутья над головой. Глаза постепенно привыкли к тусклому мерцающему свету. Его камера была расположена в середине целого ряда таких же клеток, сделанных из металлических прутьев. Потолок на высоте не более шести футов тоже был из металлических прутьев. Стало быть, пришел к выводу Броган, здесь нельзя встать в полный рост. Собачья конура, а не место для содержания людей.

Он почувствовал холодок внутри. Местных, блюстителей порядка профессионалами не назовешь — даже не смогли опознать подозреваемого! — зато тюрьма у них, кажется, прочная. До жути прочная.

Броган постарался побороть нарастающее чувство тревоги. У него бывали ситуации и похуже, чем эта, значительно хуже, успокаивал он себя, но тревога не проходила.

Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь унять волнение. Они не знают, кто он такой на самом деле, говорил он себе, и у них пет причин подозревать его.

Хуже то, что в глухих уголках вроде этого даже преступникам, вина которых доказана, приходилось дожидаться выездной сессии суда. А выездные сессии назначались обычно только два раза в год — летом и зимой.

Следовательно, выездной судья прибудет сюда только через несколько месяцев.

Через много, много дней после Михайлова дня.

Броган уперся ладонями в пол и сел, изо всех сил сжав зубы, чтобы не застонать. Тело болело, заплывший глаз пульсировал, голова кружилась. Ему, черт возьми, надо придумать способ выбраться отсюда!

С трудом повернув голову, Броган увидел, что задняя стенка его клетки была не из металлических прутьев, а деревянная. Он дотянулся до нее ногой, пробуя, крепка ли. Прочное дерево. Толщиной добрых десять дюймов. Здесь не проскочишь.

Броган прислонился спиной к металлическим прутьям и, вытирая с лица кровь, внимательно огляделся вокруг. Тюрьма была наполовину пуста, его ближайший сосед сидел через две камеры от него; пьяно всхлипывая, он бессвязно рассказывал историю своей печальной жизни, хотя слушателей не было.

Броган отвернулся. Спертый тюремный воздух был так же отвратителен, как вонючие испарения из сточной канавы. Среди кислых запахов пота и человеческого страха он уловил слабый запах лошадей. Наверное, здесь когда то была конюшня. Жара усиливала невыносимую вонь.

Броган напрягся. В памяти неожиданно всплыла картина далекого прошлого.

Спертый воздух. Невозможно дышать. Тьма. Сцепившиеся тела. Отец! Почему ты убил моего отца? Лейтенант с раскаленным железным прутом в руке. Кто-то плачет. Осиротевший мальчик. Плачет. Умоляет. Пожалуйста, не надо! Нет! Пожалуйста, не надо… Крик. Агония. Запах горелого мяса…

Броган тряхнул головой, словно пытаясь прогнать непрошеные воспоминания, провел рукой по лицу, отирая пот, и вздрогнул от боли: заныла потревоженная рана на щеке. Картинка из далекого детства пропала.

Ему сейчас тридцать восемь лет, а не десять. И находится он в камере предварительного заключения в сельском полицейском участке, а не в тюрьме Королевских военно-морских сил.

Господи! Он то думал, что эти воспоминания давным-давно стерлись из памяти. На чисто стерлись. Кровью и местью.

Он машинально прикоснулся к груди, проверив, застегнута ли рубаха. Она была всегда застегнута, чтобы скрыть отметину.

Тяжело дыша, Броган заставил себя забыть о камере, нестерпимой вони, боли во всем теле. Ему нужно выйти отсюда — это главное. Он сжал металлический прут с такой силой, что холодный металл врезался в ладонь. Надо бежать!

Не парадоксально ли закончить спой кровавый путь таким нелепым образом? На эту страшную дорогу — дорогу мести — он вступил двадцать восемь лет тому назад. В тот день, когда отвернулся от Бога.

Броган закрыл глаза. Может быть, это и есть та самая кара Господня, которой с тех пор он постоянно ждал? Сама судьба позаботилась о том, чтобы он оказался здесь, ошибочно принятый за обычного вора, — безымянный заключенный в деревушке… О, Пропади все пропадом, он даже не знает, как называется эта деревушка! Безымянный узник в безымянной деревушке, которого ждет петля за преступление, которого он не совершал. Позорный конец нечестивой жизни. Судьба.

Впрочем, нет, в судьбу он не верил. Уж если кто и виноват в том, что он попал в эту переделку, так это он сам. Костяшки правой руки саднило до сих пор. Он успел нанести несколько сокрушительных ударов и кого-то изувечить ножом, прежде чем четверо здоровенных полицейских повалили его.

Если бы он не сопротивлялся, а вежливо ответил на все вопросы, ему бы, возможно, удалось от них отвязаться. Но от старых привычек трудно избавиться, с горечью подумал Броган. Когда Николаса Брогана загоняли в угол, он боролся ожесточенно.

Бездушное животное снова вырвалось на свободу.

Неужели он надеялся, что сможет держать его в узде? Надеялся, что сможет измениться? Слишком поздно. Годы крови и насилия сделали его таким, каков он сейчас и каким будет всегда.