Жаклин Рединг - Моя королева Страница 3

— Кто это? — громко спросил он у сидевшего к нему ближе остальных. — Разумеется, она чья-то жена?

— Да, — подтвердил его спутник, — она действительно замужем.

— За кем? — спросил он.

— За вами, ибо это не кто иная, как герцогиня Сьюдли…

Аларик просто не мог поверить, что юная барышня, которую он оставил пять лет назад, расцвела и превратилась в элегантную красавицу, сидевшую в театральной ложе с таким спокойным очаровательным видом. И он не стал терять ни одной минуты — он вошел в роль ее мужа и поспешно осуществил супружескую обязанность.

Прошло совсем немного времени, и герцог со своей очаровательной супругой заполнили детскую в доме Сьюдли маленькими свертками с хныкающими новорожденными — одной дочерью за другой. С каждыми удачными родами Маргарет, как заметил Аларик, смотрела на него с растущим беспокойством. Казалось, в тайниках своего сознания она и вправду опасалась, что он пойдет по стопам своего страшного предка Генриха и отошлет ее на плаху.

— В конце концов, долг жены, — говаривала она, — принести мужу сына.

Но Аларик не мог упрекать супругу за неразумность судьбы. Ведь она подарила им пять красивых, здоровых и умных дочерей. Интересно, с надеждой думал он, кто это сказал, что они на этом остановятся? Маргарет в свои сорок пять вполне в состоянии выносить ребенка. Самому ему всего лишь пятьдесят, и он тоже может стать отцом еще и еще раз, если потребуется. Прошло пять лет с тех пор, как они потеряли своего последнего ребенка, и это произошло на такой ранней стадии, что нельзя было сказать, мальчик это или девочка. Но, может быть, у них еще есть время хотя бы для последней попытки.

Ах, чего только они не делали, чтобы их мечта сбылась.

Герцог был погружен в свои приятные мысли и не заметил, что на него устремлен взгляд карих глаз девушки, сидящей в конце стола слева от него. Этот взгляд человек более наблюдательный назвал бы опасным.

Элизабет Реджина Глориана Дрейтон была старшей дочерью герцога и больше всех походила на него. Ее, упрямую и настойчивую с малолетства, назвали в честь дочери короля Генриха Елизаветы, английской королевы-девственницы. Из-за своих прямых рыжевато-белокурых волос и молочно-бледной кожи она была просто обречена носить это имя. Более высокая, чем большинство женщин, Элизабет казалась живым воплощением своей царственной тезки. У нее была величественная манера держаться, которая обращала на себя всеобщие взгляды всякий раз, когда она проходила по комнате четким бодрым шагом. Образованная гораздо лучше, чем полагается особам ее пола, Элизабет — или Бесс, как любил называть ее отец, — могла говорить на смеси разных языков, увлекалась танцами и театром и так же умело обращалась с иглой и ниткой, как с фортепьяно. На жестком дамском седле она ездила верхом с небрежностью и смелостью, присущими мужчине, и могла разглагольствовать на любую тему с уверенностью, достойной палаты лордов. Возмущение, которое в это утро вызвала у ее отца журнальная статья, пробудило именно эту черту ее характера. Однако девушка выжидала. Убедившись, что отец погрузился в чтение утренней газеты, она заговорила:

— Отец!

— Хм-м? — отозвался герцог, все так же неподвижно сидя за газетой.

Элизабет отодвинула тарелку и положила руки перед собой на стол, сплетя гибкие пальцы.

— Я все думаю о том, что вы сказали недавно о статье, которую вы прочли.

— Да?

Она взглянула на Изабеллу, самую близкую ей по возрасту сестру. Та слегка покачала головой, словно пыталась предостеречь Элизабет.

Но девушка продолжала:

— Кажется, вы утверждаете, что эта статья — «глупость» и «пустая трата бумаги, на которой она напечатана»… — Она замолчала, глядя на стену из газеты, за которой скрывался отец. — Но мне все же любопытно, не может ли быть чего-нибудь интересного в подобных писаниях, коль скоро издатели их публикуют?

В комнате воцарилось молчание. Разговор замер, и все глаза с изумлением устремились на Элизабет. Прошло мгновение, потом еще одно. Все, даже лакеи и любимец герцогини мопс Минг, застыли в ожидании вспышки, которая неминуемо должна была последовать в ответ на слова Элизабет.

Но герцог всего лишь опустил газету и посмотрел на старшую дочь поверх нее.

— Что вы сказали?

Элизабет села прямее и расправила плечи.

— Мне просто интересно, почему издатели решаются на расходы и беспокойства, помещая заметки, как та, о которой вы говорили, если подобные статьи не стоит публиковать?

Глаза герцога, такие же карие, как у Элизабет, сузились.

— В конце концов, — быстро добавила она, — я всего лишь женщина и не могу, как вы, разбираться в таких вещах.

Ее сарказм, облеченный в одежды смирения, остался для герцога незамеченным. Лицо его посветлело. Он даже улыбнулся. Все находившиеся в комнате разом вздохнули с облегчением.

— Ах, милочка, вы чересчур молоды и невинны, чтобы разобраться в истинной подоплеке скандалов и полемики. Стало быть, позвольте мне просветить вас.

Элизабет кивнула.

— К несчастью, действительность состоит в том, что две вещи — скандал и полемика — сами по себе привлекают больший интерес читателей газет и книг, нежели величайшие образцы литературы и науки, вместе взятые. Чем скандальнее предмет, тем больше экземпляров, к сожалению, расходится по читателям. И не имеет значения, пишут ли там правду. Важно другое: до тех пор, пока публика продолжает смаковать этот вздор, издатели будут его печатать и набивать за ее счет доверху свои сундуки.

— Понятно.

Элизабет немного подождала, а потом спокойно добавила:

— Но ведь вы, сэр, тоже купили эту книжку журнала?

Герцог повернулся к жене:

— Чему только вы учите девочек, Маргарет?

— Ребенок рассуждает вполне резонно, Аларик.

— Резонно? — выдохнул герцог, снова устремляя взгляд на старшую дочь. — Да, дорогое дитя, я действительно купил эту книжонку, — он помолчал, пытаясь найти подходящее объяснение, — но только чтобы иметь возможность просветить вас и ваших сестер касательно того, что пристойно и что непристойно читать. — И он выхватил у сидевшей рядом с ним Матильды сборник стихотворений, который она читала, держа книгу над миской с утренней кашей. Матти громко вскрикнула от неожиданной обиды, а герцог принялся махать книгой в воздухе, точно боевым знаменем.

— Вот, — сказал он окрепшим голосом, показывая всем книгу, — вот пристойное чтение для светских юных леди. Красивые слова, которые рождают красивые мысли. А это, — продолжал он, беря в руку злополучный журнал, — это непристойное чтение, полное бессмысленных слов, которые порождают бессмысленные мысли. — Он подошел к камину и швырнул журнал в огонь, а потом повернулся и нахмурился, глядя на своих дочек: — Советую вам это запомнить. Всем вам.