Мэри Бэлоу - Вифлеемская звезда Страница 3

Громкие и мучительные рыдания, нарушившие тишину комнаты, застали ее врасплох и, даже более того, удивили, когда Эстель поняла, что источником этих звуков является она сама. Она осознала, что ей будет легче, если переживания выльются в слёзы. Эстель позволила себе редкое удовольствие громко и продолжительно поплакать.

Во всем виноват он. Отвратительное, бесчувственное, насмешливое, холодное, ревнивое чудовище!

Она ненавидела его. Ей все равно, что кольцо испорчено. Почему она должна беспокоиться о его кольце? Или о нем? Или об их браке? Она будет только рада поехать домой с мама и папа, когда закончится Рождество. Дома она погрузится в спокойную и дружескую атмосферу своего детства. И забудет о суматохе и кошмаре прошедших двух лет. Она забудет Алана.

– Алан.

Имя рыданием вырвалось из ее горла. Она посмотрела на кольцо и громко шмыгнула носом.

– Алан.

Она внезапно размахнулась и швырнула кольцо со всей силы. Оно пролетело через всю комнату. Эстель услышала, как кольцо звякнуло, ударившись обо что-то, но не бросилась его разыскивать. Она бросилась в гардеробную и с силой захлопнула дверь.

Две минуты спустя, со стороны холодного дымохода раздался шорох, сопровождающийся тихим шмяканьем в золу неопределенного субъекта и появлением в камине крошечной оборванной, вымазанной в саже фигурки. Непонятное существо осторожно огляделось вокруг, наклонилось на минутку, что-то выискивая среди золы, и ступило в комнату. Это оказалось ребенком.

Мальчик-трубочист взглянул на алмаз, который держал в руке, – драгоценный камень, который он, было, принял за осколок стекла, пока не услышал разговор между мужчиной и женщиной. Его глаза пробежались по комнате, задержавшись на двери, за которой исчезла женщина и рядом с которой она, должно быть, стояла, когда плакала, после чего раздался звякающий звук.

Она, наверное, бросила кольцо, о котором они говорили. Вроде одна из тех женских выходок, которые изнеженные, капризные леди могут совершить под настроение.

Его ум старался сузить зону поиска, перебирая направления, в котором могло полететь кольцо, запущенное от той двери. Но долго вычислять не пришлось, как только он повернул голову, мысленно проследив глазами наиболее вероятную траекторию падения. Кольцо лежало на виду, на ковре, свет из окна играл на золотом ободке.

Какими странными малыми были эти богатые люди – отказываться от алмаза всего-то через полчаса после начала поисков, если, конечно, поверить женщине на слово, а мужчина – тот и вовсе не искал. Да еще кинуть золотую оправу, усыпанную драгоценными камнями, через всю комнату и оставить лежать на полу, где любой ее может взять.

Ребенок бросился через комнату, сцапал кольцо и спрятал в грязное тряпье, надетое на нем. На обратном пути, стоя уже одной ногой в каминной золе, он остановился, и надежно завязал два своих сокровища в тряпку. Ему пора возвращаться к старому Томасу. Трубочист, небось, будет вне себя от ярости, а старое оправдание, что он запутался в лабиринте дымоходов, использовалось всего лишь три дня назад.

Однако, размышлял ребенок с философией, рожденной жизненной необходимостью, сегодняшний улов, вероятно, будет стоить каждого болезненного удара руки старого Томаса. Если, конечно, только тот не возьмется за ремень. Даже самый дорогостоящий камень не казался достаточной наградой за порку ремнем, которую ему иногда задавал трубочист.

Мальчик уже стоял обеими ногами на решетке и собирался подняться в темноту и сажу дымохода, когда дверь, за которой исчезла леди, вдруг резко отворилась. Он начал жалобно всхлипывать.

Эстель – теперь на ней было платье из прекрасной белой шерсти, хотя волосы до сих пор оставались неубранными и лежали на плечах темным облаком – остановилась в изумлении.

Ребенок плакал и тер кулаками глаза.

– Кто там? – спросила она, поспешно подходя к камину и наклоняясь, чтобы лучше рассмотреть создание, стоящее там. – Ты, должно быть, мальчик-трубочист? О, бедный малыш!

Последние слова она произнесла после того, как бегло окинула чумазое тельце ребенка – кожа да кости и неописуемый слой грязи – на нем и лохмотьях. Волосы неопределенного цвета стояли на голове тусклым колом. Слезы двумя грязными ручейками стекали с глаз до подбородка. Он выглядел на пять-шесть лет, не старше.

– Там темно, – запричитал он. – Я не могу дышать.

– Ты не должен подниматься по дымоходу, – сказала она. – Ты же всего лишь ребенок.

Мальчик шмыгнул носом и всхлипнул.

– Я заблудился, – сказал он. – Там темно.

– О, бедный малыш! – Эстель протянула руку, чтобы дотронуться до него и, поколебавшись, взяла его тонкую ручонку. – Иди сюда. Зола ранит твои несчастные ножки.

Мальчик снова начал громко, с усердием, плакать.

– Он будет... бить... меня, – в три всхлипа сказал он. – Я заблудился.

– Он не будет бить тебя, – уверила его Эстель с негодованием, беря вторую ручонку своей свободной рукой и помогая ему выйти на ковер. «Кожа да кости», – ужаснулась Эстель. Ведь это просто испуганный полуголодный малыш. – Он, конечно, не будет бить тебя. Я прослежу за этим. Как тебя зовут?

– Н-Ники, миссис, – сказал мальчик, опустив голову, заводя одну ногу за другую, и громко шмыгнул носом.

– Ники, – она протянула руку и хотела погладить его волосы на макушке. Но они были жесткими от грязи. – Ники, когда ты в последний раз ел?

Ребенок опять залился слезами.

– Ты ел сегодня? – опять спросила она.

Он передернул плечами, покачнулся на ноге и что-то пробормотал.

– Что? – переспросила она. Эстель опустилась на колени, изучая его лицо. – Ты ел?

– Я не знаю, миссис, – ответил мальчик, опустив подбородок на худую грудь. Он тыльной стороной ладони вытер мокрый нос.

– Разве твой хозяин не давал тебе чего-нибудь поесть этим утром? – выспрашивала она.

– Я не должен стать жирным, – ответил он, и новые рыдания вырвались из него пуще прежних. – Я так хочу есть.

– О, бедный, бедненький малыш. – В глазах Эстель стояли слезы. – Твоя мама знает, что ты ходишь полуголодный? Ты говорил ей об этом?

– У меня нет мамы. – Зашелся он опять рыданиями. – Меня взяли из сиротского приюта, миссис.

– О, Ники! – Эстель провела рукой по его щеке, не обращая внимания, насколько грязной стала ее рука.

– Он, наверняка, отходит меня ремнем. – Ребенок носком одной ноги почесал обратную сторону другой и кулаками потер глаза. – Я потерялся. Там темно, и я не могу дышать.

– Он не будет бить тебя. Я даю тебе слово. – Эстель выпрямилась и, пересекая комнату, подошла к шнурку с колокольчиком, чтобы вызвать горничную. – Сядь на пол, Ники. По крайней мере, я буду знать, что ты накормлен. Он часто бьет тебя?