Джоржетт Хейер - Переполох в Бате Страница 3

— Я попрошу адвоката, нашего доброго господина Перрота, занять свое место за столом. Серена, девочка моя, думаю, тебе и леди Спенборо будет очень удобно на диване. Хартли Спенборо, вы садитесь вот здесь. Иглшэм, мой любезный друг, не будете ли вы и э-э… сэр Уильям… так любезны опуститься вот здесь? А Ротерхэма я приглашу занять крайний стул.

Поскольку из всех присутствующих на распоряжения лорда Доррингтона обратил внимание только господин Иглшэм, то он единственный из всех и рассердился. Потеряв возможность стать первенствующим, он вошел в комнату в широком кильватере лорда Доррингтона. В отличие от последнего он был худощав, и на его лице всегда присутствовало озабоченное выражение. Злые языки говорили, что другого выражения на лице супруга леди Терезы Карлоу просто не бывает. Поскольку он был женат на сестре покойного графа, то считал, что у него больше прав, чем у Доррингтона, принять на себя распоряжение здешними делами. Однако господин Иглшэм ничем не мог доказать свои права, поэтому удовольствовался лишь тем, что опустился на стул, стоявший как можно дальше от того, на который ему указал Доррингтон. При этом он бормотал себе под нос какие-то обличения в адрес претенциозного, посягающего на чужое хлыща.

Самым важным лицом во всей группе вошедших был маркиз Ротерхэм, который, кстати сказать, показался в библиотеке последним.

— Да иди вперед, приятель, иди! — С этими словами он толкнул перед собой мнущегося адвоката покойного графа и только после него вошел в комнату.

Появление маркиза разрядило атмосферу скованности и напряжения, которая успела повиснуть в комнате. Леди Серена, которая никогда не уважала внешних приличий, посмотрела на него так, словно не верила своим глазам, и воскликнула:

— Интересно, а вас-то что сюда занесло?

— Мне тоже интересно! — парировал маркиз. — Нет, мы все-таки удивительно подходим друг другу, Серена! В нас так много общего!

Фанни, которая уже привыкла к такого рода обмену любезностями, только бросила на Серену взгляд, исполненный мольбы и упрека. Господин Иглшэм позволил себе короткий смешок. Сэр Уильям Клейпол, отец вдовы, был решительно шокирован. Господин Перрот, который в свое время оформлял помолвку между этими молодыми людьми, сидел с видом человека, внезапно пораженного глухотой. Лорд Доррингтон, не упуская случая лишний раз сунуть нос в чужие дела, а также подчеркнуть свою значимость, властно произнес:

— Эй, эй! Мы не должны забывать о том печальном поводе, по которому мы сегодня собрались! Несомненно, есть некоторая неловкость, связанная с неизбежным присутствием здесь Ротерхэма, я понимаю… Я сам очень удивился, когда узнал от нашего доброго господина Перрота…

— Некоторая неловкость?! — вскричала Серена. Ее лицо исказилось от гнева. Глаза метали молнии. — Что вы такое говорите! Если Ротерхэм чувствует некоторую неловкость, то мои чувства несколько иные! Я лично просто не могу понять, с какой стати он вмешивается в дело, которое касается только членов нашей семьи?

— Нет, я не чувствую никакой неловкости, — ответил маркиз. — Только невыносимую скуку.

— Хорошо. Но что все-таки заставило вас прийти?

Господин Перрот, который, сидя за столом, занимался в продолжение этого разговора тем, что перебирал какие-то документы, сухо кашлянул и проговорил:

— Ваша светлость должна узнать о том, что покойный граф назначил милорда Ротерхэма одним из исполнителей своей воли.

При этом сообщении глаза Серены широко раскрылись, и всем присутствующим стало ясно, что это известие явилось для нее абсолютно неожиданным и малоприятным. Серена медленно повернулась от Ротерхэма к адвокату. Было видно, что ее обуревают сейчас два чувства: во-первых, она не верит своим ушам, во-вторых, она чувствует отвращение к услышанному.

— Боже, я должна была понять, что так все и будет! — наконец подавленно проговорила она и медленно прошла к своему месту в оконной нише.

— Жаль, что вы не поняли этого гораздо раньше! — ядовито заметил Ротерхэм. — Это было бы для меня своевременным предупреждением и я успел бы, поблагодарив за честь, отказаться от исполнения этой миссии, к которой я, рискну предположить, расположен меньше, чем кто-либо другой.

Девушка не удостоила его ответом и, повернувшись лицом к окну, стала смотреть на парк.

Из всех джентльменов маркиз Ротерхэм менее других производил впечатление скорбящего на похоронах. Его черный мундир, застегивавшийся очень высоко на груди, поразительно не гармонировал с шейным платком, завязанным на спортивный манер в его собственном стиле. А в поведении маркиза сильно недоставало торжественности, которая была свойственна остальным, может, потому что они были старше его? Глядя на Ротерхэма, невозможно было определить его возраст, но на самом деле ему должно было вот-вот стукнуть сорок. Он был среднего роста, но при этом очень мощного телосложения с широкими плечами и грудью и слишком мускулистыми ляжками. В то время как раз было модно носить обтягивающие панталоны, в которых бы он никак не смотрелся со своими ногами. Впрочем, он их и не носил, предпочитая бриджи и высокие сапоги с отворотами. Его платье отличалось хорошим пошивом, но не производило впечатления господского, ибо он мог облачиться в него без помощи многочисленных слуг. Из драгоценных украшений Ротерхэм носил только тяжелую золотую печатку на пальце. Такта и грации у него не было, манеры оставляли желать лучшего, врагов насчитывалось столько же, сколько друзей, и если бы не его происхождение, титул и состояние, он подвергался бы жесточайшему порицанию со стороны более утонченных джентльменов.

Маркиз не был красивым мужчиной, но все же его наружность была приятной и уж во всяком случае выразительной: светло-серые глаза всегда лучились, прямые брови сходились на переносице, волосы были черные, как вороново крыло, а кожа смуглая. Руки Ротерхэма были его единственной гордостью: красивой формы и одновременно очень сильные. Если бы такие руки принадлежали какому-нибудь денди, то он сделал бы все возможное, чтобы постоянно демонстрировать их красоту и изящество окружающей публике. Ротерхэм же всегда держал их в карманах.

Маркиз Ротерхэм, потеряв терпение, сел на стул и нетерпеливо проговорил:

— Вы что, собираетесь сидеть здесь до ночи? Может, все-таки послушаем завещание?

Все с любопытством взглянули на него. А господин Перрот, воспользовавшись нежданной паузой, раскрыл скрипящий на сгибах документ и строго объявил о том, что это и есть «Последняя воля и завещание Джорджа Генри Вернона Карлоу, пятого графа Спенборо».