Уйда - С волками жить... Страница 3

— С фрейлейн, в деревне.

— Всю жизнь? и умереть старой девой?

— Мне все равно.

Лэди Долли засмеялась.

— Зачем говоришь так, ведь ты иначе думаешь, — проговорила она шутливо.

— Нет, я так и думаю.

— Пустяки. Ну, прощай, Вера, моя душа; я стану называть тебя по-русски — Вера; это так мило, не правда ли?

— Не нахожу; мое имя — Верэ, да и я не русская.

— Прощай, несносная девочка, тебе надо отдохнуть с дороги, а у меня еще бездна дел. До свидание, ты очень мила.

— Кто этот господин, которого я видела здесь? — спросила Верэ, когда мать встала и готовилась выйти из комнаты.

Леди Долли слегка покраснела.

— Это Джек…

— Он наш родственник?

— Нет, — друг.

— Ведь не все же зовут его Джеком.

— Конечно. Не говори глупостей. Он лорд Иура, сын лорда Шетлэнда; служат в гвардии, он очень старый знакомый, помнить тебя маленькой… Я сейчас пришлю тебе Адриенну; можешь смело отдаться ей в руки, у нее бездна вкуса. — С этими словами леди Долли отворила дверь и выскользнула из комнаты. Верэ осталась одна; глаза ее потускнели, она задумчиво остановилась у открытого окна и глядела перед собой, ничего не видя…

Знаменитая горничная явилась к ней, с предложением услуг; мать зашла потом на одну минуту поболтал перед отъездом на вечер в Казино; ничего, казалось, не произошло особенного, тем не менее девушка чувствовала себя одинокой, несчастной, и заснула вся чуть не в слезах под шум морского прилива и тихий молитвенный шепот доброй фрейлейн.

II

На следующее утро, Верэ проснулась в пять часов, и тотчас вскочила с постели, вспомнив, что мал еще накануне разрешила ей отправиться на раннюю прогулку, под одним условием: никому не попадаться на глаза. Час спустя, молодая девушка была готова и вышла из дому в сопровождении старой служанки, прибывшей с нею из Англии. Утро было дивное, по ясному небу плыли перистые облава; Верэ быстро шла вперед; дороги она не знала, но думала, что если все идти берегом, то когда-нибудь да оставит же позади себя эти несносные дома, окна которых напоминали ей глаза и лорнеты, устремленные на нее вчера. По мере того, как она подвигалась, на душе у нее становилось все яснее и яснее, — свет, воздух и движение были ей необходимы, она привыкла к ним, так как в Бульмере бабушка ее не стеснила, позволяя совершал огромные прогулки пешком и верхом, сколько ей угодно.

— Вы устали? — спросила Верэ у своей спутницы, когда Трувиль остался далеко позади их; служанка согласилась, что они очень далеко ушли.

— Ах, вы бедная, — с искренним сожалением воскликнула Верэ, — я не дала вам времени и поесть; знаете ли что — сядьте вон на тон плоском камне на берегу, а я еще похожу.

Верэ с радостным сердцем пустилась к морю; долго бродила она вдоль берега, отыскала несколько пустых гнезд, служивших прежде жилищем морских куликов, сняла шляпу, и наконец стала заглядываться на воду, купаться ей нельзя, но отчего бы не снять ботинки, чулки и не окунуть хоть ноги в эту чистую, прозрачную воду? — в один миг намерение приведено в исполнение, обувь оставлена на берегу, и Верэ бредет по воде; она в восторге, ей кажется, что она одна в целом мире, кругом ни души, тишина невозмутимая, она как ребенок радуется, собирает раковины, любуется морскими анемонами, она просто в раю.

Вдруг откуда-то раздается голос, поющий отрывки из «Реквиема» Моцарта, — голос чистый, как голос ласточки, полный, как звуки органа, нежный, как первый поцелуй любви, словом — безукоризненный тенор.

Верэ как стояла в воде, так и замерла всем существом.

После «Реквиема» слышатся страстные песни «Ромео» Гуно;- как бы ни судило потомство о Гуно, никто не решится отрицать, что он великий мастер говорить языком любви. Страстные звуки раздавались в воздухе, поднимались, казалось, до самого неба, потом постепенно замирали, замирали, и наконец умолкли…

Верэ тяжело вздохнула, и почти вскрикнула, когда из-за скалы показался сам певец и, сняв шляпу, вежливо поклонился ей, как бы извиняясь в том, что нарушил ее уединение. Верэ тотчас узнала его, это был он — Коррез, знаменитый певец, о котором она много слышала в Англии, и которого заметила еще накануне, когда он проходил мимо их виллы во время ее совещание с Адриенной о модах; камеристка матери и назвала его ей.

Девушка разом спустилась с неба на землю, тотчас вспомнила о своих мокрых и босых ножках, и вся вспыхнула.

— Боже мой, я потеряла… — прошептала она.

— Ваши ботинки?

— Да, я сняла их, положила на берегу, а теперь и отыскать не могу.

— Позвольте мне помочь вам, — и красивый певец, черные глаза которого так ласково глядели на нее за минуту перед тем, деятельно принялся за поиски; но все усилие его оказались тщетными, обувь Верэ пропала; вероятно, она была унесена начинающимся приливом.

— Исчезли, — проговорил он наконец, — да и вы сами рискуете, отойдя так далеко от берега: прилив может вас застигнуть врасплох.

— Я вернусь к моей служанке, — проговорила Верэ, прыгая как серна с камня за камень.

— Но позвольте: между вами и ею уже целое море. Оглянитесь! — Он был прав: широкая полоса воды уже отделяла служанку от Верэ.

— Боже! она утонет! — простонала девушка, и хотела броситься в воду, но он в один миг удержал ее, схватил и поставил на прибрежный песок.

— Вашей спутнице не угрожает никакой опасности, — спокойно проговорил он, — закричите ей, чтобы она пробиралась потихоньку вдоль тропинки, ведущей к скалам, мы пойдем другой дорогой и встретимся с ней наверху. Вот и все.

Верэ последовала его совету. Служанка тотчас поняла, чего от нее хотят, встала и пошла по указанному направлению.

Верэ осталась со своим новым спутником, и они тотчас же принялись карабкаться по тропинке, высеченной в скалах. «Не бойтесь, — шептал он по временам, когда она останавливалась, чтобы перевести дух, — я позади вас».

— Так это вы пели? — спросила она его дорогой.

— Я. Приехал сюда покупаться, и заодно прорепетировать свою партию из новой оперы Тома́, которую поставят в Париже будущей весной. В Трувиле нельзя спокойно заняться в течении десяти минут, вот я и поселился здесь по дороге в Виллервиль. Вы любите музыку; впрочем, не отвечайте, это сейчас видно.

— Я никогда не была в опере, — шепотом проговорила Верэ, снова принимаясь карабкаться.

— Желал бы я петь в первой опере, которую вам суждено услышать.

Наконец, они добрались до вершины скаль; Верэ опустилась на траву, над головой ее реяли птицы.