Квартира в Париже - Келли Боуэн Страница 3

Лия отдернула руку.

– Не может быть, – ахнула она в пустоту, словно надеясь, что произнесенное вслух сбудется. Дальше можно даже не листать, и так ясно – там немецкая пропаганда и глянцевые агитки тех времен, когда нацисты захватили этот самый город.

Лия снова уставилась на молодую, смеющуюся Эстель Алар в «Мерседесе» и неизвестного немецкого офицера, потом отвернулась от фотографий и журналов, страшась напрашивающихся выводов.

С нарастающим дурным предчувствием в душе она прошла мимо украшенного камина и повернула за угол. Здесь оказалась столовая, в центре которой стоял стол палисандрового дерева с восемью стульями в одном стиле.

Справа от нее у стены стоял высокий буфет с рядами хрустальной, серебряной и фарфоровой посуды на полках. На стене напротив буфета обнаружилась ещё одна коллекция картин – поразительные портреты мужчин и женщин в старинных нарядах, от которых трудно было отвести взгляд.

От нарастающего ужаса Лия до боли прикусила губу.

Во время оккупации произведения искусства для нацистов были лакомым куском, многие коллекции были разграблены подчистую…

– Прекрати, Лия. – Она встряхнула головой, не обращая внимания на абсурдность ситуации – докатилась, разговаривает сама с собой. – Не говори глупостей. Хватит себя накручивать.

Да, в квартире нашлась фашистская пропаганда. Но единственная фотография и стопка журналов вовсе не значили, что картины на стенах добыты грабежом или другим незаконным способом. В молодости бабушка вполне могла хранить такую коллекцию в этой квартире исключительно из любви к искусству, и нечего выдумывать какой-то преступный умысел. Пусть этим занимаются голливудские сценаристы и радикальные фанатики.

Лия оторвала взгляд от картин и продолжила осмотр квартиры, выйдя в коридор. Дверь справа вела в кухню с небольшой газовой плитой, маленьким холодильником и глубокой мойкой, врезанной в столешницу, ничем не заставленную, не считая единственного хрустального бокала.

Слева от нее через распахнутые стеклянные двери виднелись смутные очертания кровати с пологом – последняя комната была спальней.

Как и в гостиной, из высоких окон на дальней стене сквозь шторы пробивались полоски света.

Лия вошла в спальню, обошла кровать и, наученная недавним горьким опытом, с особой осторожностью приоткрыла плотные шторы.

При свете комната оказалась типичным женским уголком с розовыми обоями, слегка пожелтевшими и выцветшими лишь по краям у самого потолка.

В комнате стояли двуспальная кровать, туалетный столик с креслом и необъятный шкаф, весь покрытый резьбой в провинциальном стиле.

Кровать была аккуратно заправлена, и постельное белье после стирки наверняка оказалось бы в тон обоям.

Безупречный порядок в комнате нарушал лишь какой-то небрежно брошенный поверх покрывала предмет одежды, смятый и посеревший от пыли.

Приподняв его за тонкие бретельки, Лия определила, что это вечернее платье. Ошеломляющий наряд из лимонно-желтого шифона и крепа, расшитый стеклярусом, что-то баснословно дорогое в любые времена. Явно не из тех, что можно отбросить, словно пару старых носков.

Совершенно сбитая с толку, она выпустила платье из рук и вгляделась в узкий сводчатый проход в углу за шифоньером. За ним оказалось нечто вроде современной гардеробной. Комната, где одевались и прихорашивались, догадалась Лия, хотя особо разгуляться было негде.

Вдоль стен по обеим сторонам впритык висели всевозможные платья, меха и пальто, громоздясь друг на друга в таком количестве, что за ними не было видно задней стенки. На полу рядами выстроились десятки пар туфель, а на верхней полке высились стопки коробок со шляпками. Перед ними стояли шкатулки с украшениями, некоторые обтянутые кожей или атласом.

– Боже праведный, – пробормотала Лия. Такое изобилие просто не укладывалось в голове.

Она попятилась к выходу и осторожно открыла шкаф в ожидании очередной ярмарки тщеславия. Но он был практически пуст, на весь немалый объем не набралось и десятка платьев. Эти платья, избежавшие вековой пыли, были настоящими сокровищами высокой моды: шелковыми и атласными, с изысканной вышивкой, аппликациями и украшениями. Лия погладила сапфирово-синюю юбку и отдернула руку, боясь испачкать ткань. Она закрыла шкаф и прижалась лбом к сомкнутым створкам дверей. Платья, туфли, меха – одной одежды и обуви было на целое состояние, не говоря уж об изысканной мебели и картинах.

И все это скрывалось в течение более семидесяти лет.

Лия упала в кроличью нору. В пучину безумия, в которой так и напрашиваются омерзительные мысли. Она отстранилась от шкафа и перевела дух.

Бездоказательные измышления до добра не доведут, за время научной карьеры это она усвоила твердо. Бабушка вправе рассчитывать на определенный кредит доверия. Лия не поверит в худшее, пока не получит неопровержимых доказательств. А пока нужно отбросить беспочвенные подозрения, лучше набросать список неотложных дел, задач, требующих немедленного внимания. В списках содержатся лишь пронумерованные задачи, а не какие-то догадки и предположения. Списки – это порядок и логика, с их помощью в моменты растерянности и сомнений ей всегда было проще сосредоточиться на том, что под силу изменить. Да, прямо сейчас ей нужны тщательно составленные списки.

Немного взбодрившись, Лия направилась к выходу, но, заметив краем глаза собственное отражение, застыла на месте как вкопанная. Даже в немного потускневшем и облезшем зеркале над туалетным столиком были заметны морщинки, выдающие ее беспокойство.

Она невольно села в небольшое кресло, не обращая внимания на пыль и не отводя глаз от зеркала. Кто последним в него смотрелся? Бабушка? А если бы Лия перенеслась в прошлое, что бы она увидела? И кого?

Она оглядела туалетный столик. В центре сгрудились красивые стеклянные флаконы. Рядом лежала пара дамских перчаток, брошенных и забытых, а дальше, под самым зеркалом, стояла маленькая карточка. «Почтовая открытка», – протянув руку, подумала Лия.

На черно-белой фотографии виднелись смутные очертания длинного здания, похожего на древний храм с рядом римских колонн вдоль фасада. Впечатляющий вид величественного строения портил только штандарт со свастикой, гордо реющий на ветру.

Ужас охватил ее с новой силой, пробуждая нечто гораздо более зловещее. Она медленно перевернула открытку.

«Милой Эстель, – гласила выцветшая небрежная надпись чернилами. – С благодарностью, Герман Геринг».

Лия уронила открытку, словно ужаленная, и вскочила, опрокинув маленькое кресло. Смесь отчаяния с омерзением подкатила к горлу тошнотворным комком.

Какая она дура! Только дурак может еще на что-то надеяться. Только умалишенный станет отрицать, что вся эта квартира – одна сплошная улика. Более убедительного, неопровержимого доказательства даже вообразить невозможно.

Она до сих пор понятия не имела, почему бабушка решила оставить ей эту квартиру, но основания скрывать само ее существование теперь были предельно ясны. Ведь ее родная бабушка, что каждый год в мае вывешивала за окном французский