Девушка с характером (СИ) - Якобс Анне Страница 3

Было около одиннадцати утра. Госпожа и молодая барышня Катарина вот-вот должны были вернуться. Молодого господина отвезли на вокзал – он уже несколько лет изучал юриспруденцию в Мюнхенском университете. Затем мать с дочерью поехали к доктору Шляйхеру. Эти визиты к врачу длились не более получаса. Элеонора Шмальцлер считала их, скорее, бесполезными, но госпожа возлагала на врача большие надежды. Катарина в свои почти восемнадцать лет страдала бессонницей, сильными головными болями, неврозами.

– Августа!

Услышав шаги, экономка определила, что это горничная. Августа осторожно распахнула дверь. На правой руке она удерживала маленький серебряный поднос с чайной чашкой, сливочником и сахарницей.

– Да, фрейлейн Шмальцлер?

– Ей лучше? Тогда пошлите ее ко мне.

– Будет сделано, фрейлейн Шмальцлер. Она хорошо себя чувствует. Милая маленькая девочка, но ужасно худая, и потом, у нее нет…

– Я жду, Августа.

– Сию минуту, фрейлейн Шмальцлер.

С каждым нужно разговаривать особым образом. Августа была исполнительной, но недостаточно умной. И, кроме того, болтливой. Однако в горничные ее взяли именно благодаря рекомендации Элеоноры Шмальцлер. Августа была честной и преданной семье. Бывали девушки, поначалу готовые послужить в имении, которые, однако, через несколько месяцев бросали работу. Августа так никогда бы не поступила, она держалась за свое место на вилле, она им гордилась.

Дверь скрипнула, когда новенькая осторожно ее отворила. Экономка взглянула на тонкое бледное лицо, на огромные глаза. Темные волосы были заплетены в косу, из которой по всей длине выбивались непокорные прядки. Так вот она какая. Мари Хофгартнер, восемнадцать лет. Сирота. Скорее всего, незаконнорожденная, до двух лет жила со своей матерью, после ее смерти оказалась в приюте Семи мучениц. Тринадцати лет была отдана прислугой в Нижний город, сбежала оттуда спустя четыре недели. Две другие попытки прижиться в качестве служанки тоже оказались неудачными, швеей при модистке она выдержала год, потом полгода на текстильной фабрике Штейерман. Горловое кровотечение три недели назад…

– Здравствуй, Мари, – произнесла Элеонора с натужной приветливостью, обращаясь к маленькому жалкому существу перед ней. – Тебе лучше?

Карие глаза очень внимательно посмотрели на нее, под этим пытливым взглядом экономка почувствовала себя неуютно. Или девочка была совсем глупой, или как раз наоборот.

– Спасибо. Мне лучше, фрейлейн Шмальцлер.

В малышке чувствовался стержень. Она была не из тех, кто ноет. Только что она лежала в кухне на полу без сознания – так доложила Йордан, а сейчас уже стоит здесь как ни в чем ни бывало. Йордан утверждает, что у нее эпилепсия. Но эта часто болтает глупости. Элеонора Шмальцлер никогда не доверяла словам подчиненных. Полагаясь на свой острый ум, она позволяла себе – хоть и тайком – критически относиться даже к словам хозяев.

– Прекрасно, – сказала она. – Нам нужна помощница на кухне, и тебя рекомендовала фрейлейн Папперт. Ты уже работала на кухне?

Собственно, вопрос был излишним, она просмотрела трудовую книжку и свидетельства Мари, которые вчера доставил курьер.

Взгляд девушки скользнул поверх небольшого дивана, по книжным полкам, уставленным книгами и папками, на мгновение задержался на зеленых, в крупную складку, оконных портьерах. Богато обставленная комната, в которой экономка была хозяйкой, кажется, произвела на девушку впечатление. По тому, как Мари коротко моргнула, стало понятно, что она заметила на письменном столе свои документы. В таком случае зачем она спрашивает, говорил ее взгляд. Она же все прочла.

– Я трижды помогала в домах по хозяйству, готовила, стирала, разносила еду и присматривала за детьми. Кроме того, в приюте нам постоянно приходится чистить овощи, носить воду и мыть посуду.

Нет, она ни в коем случае не была глупой. Элеонора Шмальцлер не любила слишком умных в своем подчинении. Такие думали лишь о своей выгоде, а не о благе дома. А еще умело подворовывали, и экономка с неохотой вспомнила одного дворецкого, который несколько лет припрятывал красное хозяйское вино, а затем продавал его. Она до сих пор не могла себе простить, что так долго позволяла этому жулику водить себя за нос.

– В таком случае ты быстро вникнешь в свои обязанности, Мари. На кухне ты будешь в подчинении у нашей поварихи фрау Брунненмайер. Другие работники тоже могут давать поручения, и ты будешь обязана их выполнять. Я говорю это, поскольку ты, как я вижу, не работала раньше в таком большом поместье.

Она на мгновение замолчала и изучающе посмотрела на девушку. Слушала ли та ее? Мари стояла, устремив взгляд на рисунок, выполненный углем, он висел в раме над письменным столом. Подарок молодой барышни Катарины. На прошлое Рождество она облагодетельствовала прислугу, каждому подарив рисунок. На том, что висел здесь, были изображены цеха, треугольники крыш, остекленных с северной стороны.

– Тебе нравится картина? – с иронией спросила экономка.

– Очень. Всего-то пара штрихов, но сразу понятно, что изображено. Мне бы тоже хотелось так уметь.

В карих глазах этой девчонки были видны восхищение. Даже слабая улыбка мелькнула на лице. Экономка сразу подобралась, тема нереализованных желаний была для нее весьма чувствительной, этот груз она тащила с собой вот уже шестьдесят лет. Однако ничто так не вредит столь необходимому для работы душевному спокойствию, как подобные сантименты.

– Оставь рисунки молодой госпоже. Тебе, Мари, многому придется здесь научиться. Прежде всего на кухне, где готовят еду. Но и другому, например, – обхождению с хозяевами. Мы управляем большим поместьем, часто устраиваем ужины и более важные приемы, раз в год организуем бал. Для всех этих многолюдных мероприятий у нас приняты четкие правила.

Только теперь на лице девушки промелькнула некоторая заинтересованность. При всей своей сметливости она все же казалась довольно наивной и мечтательной. Вполне возможно, она читала бульварные романы и верила, что мир полон романтических любовных бурь.

– Вы говорите о настоящих балах? С танцами, музыкой и прекрасными дамскими туалетами?

– Именно об этом я и говорю, Мари. Однако многого ты не увидишь, твое рабочее место внизу, на кухне.

– Но… но ведь нужно разносить еду…

– На больших праздниках еду сервируют мужчины. И это ты тоже должна будешь усвоить. Перейдем к практическим вопросам. Для начала я утверждаю тебя на один квартал с жалованьем в двадцать пять марок. Их тебе будут выплачивать в два приема. Десять марок по истечении месяца, остаток – через два месяца. Разумеется, если ты себя хорошо проявишь.

Она сделала небольшую паузу, чтобы посмотреть на эффект сказанного. Мари оставалась равнодушной. Алчной она, кажется, не была. Прекрасно. Большего на должности помощницы кухарки и не полагалось.

– Тебе выдадут два простых платья и три фартука. Вещи ты должна содержать в чистоте и порядке и носить ежедневно. Волосы будешь надежно перевязывать косынкой, руки всегда должны быть чистыми. Носки и обувь твои. Как у тебя с бельем? Покажи-ка.

Девушка развязала узелок. Выяснилось, что и с бельем дела обстоят плохо. Где, собственно, деньги, которые были собраны во время праздника для сиротского приюта? У девушки две сильно ношенные рубашки, одни чулки на смену, дырявый шерстяной подъюбник и несколько пар заштопанных носков. Второй пары обуви нет.

– Мы посмотрим. Если докажешь свою состоятельность. Рождество не за горами.

К праздникам персоналу полагались подарки, в основном ткань на платье, кожа на обувь или хлопчатобумажные носки. Прислуге, приближенной к хозяевам, дарили небольшие семейные сувениры – часы, картины или что-то подобное. В случае с Мари, при условии, что она это заслужит, можно кое-чего добавить. Ей было нужно шерстяное пальто и теплая шаль. Экономка вновь гневно подумала о сиротском приюте. Даже шали у девочки не было, администрация во всем полагалась на нового работодателя.

– Спать будешь наверху, на четвертом этаже, в комнатах для прислуги. Свою спальню ты будешь делить с Марией Йордан.