Сергей Степанов - Царская невеста. Любовь первого Романова Страница 30

– Ты в родстве с Желябужскими? А не брешешь? Не подослана ли ляхами?

– Истинный крест, владыка! Хлопова я, дворянская дочь, внучка Федоры и сестрина Федора Желябужского.

– Если Федорина внучка, тогда должна знать Марфу и Евтинию. Опиши их обличье.

Марья с готовностью начала рассказывать про сестер, стараясь не опустить ни одной подробности. Филарет слушал сначала недоверчиво, но к концу рассказа кивнул головой.

– Узнаю жену! Крута нравом, как была до пострига. Евтинию тоже узнаю, чистая лиса Патрикевна. Вижу, ты их хорошо знаешь. Что наказывал передать Федька?

Эх, если бы Марья знала, что там было в боярском наказе! Но разве дядя доверил бы ей посольскую тайну! Поэтому она сказала первое, что пришло в голову:

– В Москве делается все доброе для твоего, владыка, спасения. Михаил Федорович царствует благополучно. Все великие государи присылают с дарами и с поминками великими, прося царской к себе любви и дружбы. Посланник хочет просить ляхов о встрече с тобой, владыка. Только дядя не надеется, что дозволят говорить наедине.

– Не дозволят, Федька верно рассудил. Придется мне при поляках отвечать, что сына моего избрали государем без моего ведома, а надобно было просить на царство королевича Владислава. Только пусть Федька тому веры не дает и знает, что с Владиславом затея пустая. Королевич не примет православного закона, как было обещано. Да и не хочет король Жигимонт венчать своего сына шапкой Мономаха. Король сам хочет добыть престол и объединить польскую, шведскую и московскую короны.

За дверью раздался какой-то шум. Филарет подошел, прислушался. Марья поспешно спрятала косы под шапку. Шум более не повторялся.

– Передай Федьке, что ляхи будут стращать войной, но пусть на Москве ведают, что Речь Посполитая не единомысленна. В Польше об одном толкуют, в Литве о другом. Опричь канцлера Сапеги, все литовские сенаторы хотят мира. На сейме король Жигимонт будет просить побору, чтобы идти на Москву посполитым рушеньем, но в Литве уже приговорено побору отнюдь не давать и посполитым рушеньем с королевичем не хаживать. Еще передай, что у ляхов нет мира с турками.

Митрополит Филарет прервал речь, вспомнив случай на пиру у польского короля. Знатных русских пленников приводили на пиры в цепях и показывали гостям, как диких медведей. Царя Василия Шуйского заставляли кланяться до земли. Пусть Шуйский боком влез на престол, но он был венчан на царство, а тут такое унижение! Однажды среди пирующих был турецкий посол. Паша восхвалял удачу и могущество польского короля. Говорил, что король уже брал в плен великого дюка Матеуша, сына нынешнего кесаря, а теперь держит в плену русского царя. Шуйский ответил достойно: «Сегодня наш черед, а завтра ваш. И как бы не пришло время, когда на польском пиру будут показывать пленного турецкого султана». Паша схватился за ятаган, насилу его успокоили.

С той поры Шуйского на пиры не водили. Узника держали в Гостынском замке в тесной каменной темнице над воротами, а в подвале томился его младший брат Дмитрий. К ним никого не допускали, страже запрещено было произносить их имена. Когда Василий Шуйский умер в темнице, акт о его кончине был составлен в следующих выражениях: «Покойник, как об этом носится слух, был великим царем московским». Правду молвил бывший царь. Турок должна встревожить удача польского короля. Их опасения на руку русским.

– Надобно из Москвы натравливать басурман на латинян, дабы их гонор вконец сломить, – сказал Филарет. – Как попробуют ляхи крымских арканов и отведают турецких ятаганов, забудут про Московское государство. Ты запомнила хоть что-нибудь, девка?

– Ничего не упущу, – пообещала Марья.

– Ты, как погляжу, смышленая! Ловко провела ляхов! Погоди малость, вот тебе гостинец. – Филарет подал девушке сладкую вареную грушу. – Ступай с Богом.

Его суровое лицо смягчилось и стало ясно, от кого Миша унаследовал свою светлую улыбку. Марья выскользнула из покоев митрополита. Шляхтич, сидевший у дверей, подозрительно спросил, почему так долго. Марья ничего не отвечала.

– Будет тебе, Тадеуш! – вступился за девушку второй шляхтич. – Какое тебе дело до того, чем занимались смазливый пахолик и русский монах? Видишь, ты его в краску вогнал.

Марья закрыла лицо руками и выбежала из комнаты под хохот поляков. На ее счастье галерея была пуста. Все пахолики были снаружи при своих панах, провожавших русское посольство. Прием закончился, на дворе вновь выстраивалась процессия, и посланник с товарищем уже садились в возок. Выбежав из дворца, Марья наткнулась на дядю.

– Ты откуда взялась? – Желябужский был поражен появлением племянницы, но сделал вид, будто сам посылал молодого прислужника с поручением. Марья успела шепнуть, что видела митрополита Филарета. Но даже это известие не заставило посланника изменить равнодушное выражение лица. И только после того как все уселись и возок двинулся под звуки труб, Желябужский коротко бросил:

– Рассказывай!

Марья передала все, что услышала от митрополита, а когда завершила свой рассказ, Федор Желябужский столь же немногословно приказал подьячему:

– Запиши все.

– Занесу слово в слово. После речей Сапеги и радных панов. Все занесем на будущее: и то как они о государевом здоровье не спросили, и другие обиды, учиненные противно посольским обычаям.

– Не забудь записать, что я, когда правил челобитье, в ответ на их невежество не спросил о здоровье короля Жигимонта.

– Само собой! Засвидетельствую, что государевой чести урону не было.

– Также не забудь записать, что про воруху и воренка отвечал радным панам точь-в-точь как было сказано в боярском наказе: «Маринкин сын казнен, а Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей воле умерла, а государю и боярам для обличенья ваших неправд надобно было, чтоб она жила».

Все-таки дивно смешаны правда и ложь! Отчего так устроено? Дядя наставляет по Божественному Писанию: «не обмани». А на службе царской говорит неправду, и чем ловчее обманет, тем больше ему честь и похвала. Ведь неправду молвил. Марина Мнишек жива, ее где-то прячут.

– Ты там во дворце не видала мальца? – осведомился подьячий. – Возрастом примерно как воренок… Жиды сказывали, что Сапега ладит его вместо Маринкиного сына. Ежели точно знать, что он во дворце, потребуем его выдать. А вернее будет подослать к нему жида, чтобы опоил зельем…

– Не болтай лишнего! – оборвал его посланник.

– Что такого? Супостатов великого государя надобно изводить чем можно. Хоть и зельем. Я к примеру говорю, – оправдывался подьячий.

Рассказать про царика или нет, мучительно раздумывала Марья. Мальчишка – очередной самозванец, подготовленный поляками, чтобы снова раздуть смуту в Московском государстве. От его имени будут оспаривать престол Михаила Федоровича. Надобно сказать. Но Марье с ужасом вспомнилось тельце воренка, трепыхающееся на мочальной веревке, сафьяновые сапожки, выписывавшие в воздухе замысловатые кренделя. Нет, пусть простит ее дядя, но она не хочет новых казней. Обойдутся без ее извета. Если воренок объявится, бояре все равно потребуют его головы. А если самозванец не пригодится Сапеге и панам, пусть растет спокойно. Грех обманывать, но ведь дядя сам подает пример, кривя душой, когда отвечает о судьбе Марины Мнишек.