Джудит Росснер - Эммелина Страница 30

– Ну, и конечно, получив деньги, вы сразу же побежите покупать настоящую лоуэллскую шляпку, – предположил он, когда она все-таки «убедила» его, что впервые пойдет за получкой. Но она отрицательно покачала головой и отвела глаза.

– Не надо мне никакой шляпки, – выдавила она из себя наконец, не в силах сказать ему правды.

В длинной очереди в конторе она едва сдерживала нетерпение. Девушки весело болтали о будущих покупках, а она только помалкивала, боясь, как бы ее не подняли на смех, если узнают, что все свои деньги она отправит домой, в Файетт. Одна из девушек, раскрасневшись от возбуждения, вынула из кармана платья маленькую книжечку и объявила всем, что работает здесь уже почти три года и сегодня ее счет в Лоуэллском сберегательном банке достигнет ровно пятисот долларов. Не в силах справиться с собой, Эммелина уставилась на нее во все глаза. Она много слышала о таких накоплениях, но ни разу не видела их обладательниц вот так, в двух шагах от себя.

Но когда кассир вручил ей банкноты Железнодорожного банка общей стоимостью в два доллара и двадцать центов (плата за содержание в пансионе уже удержана), она взглянула на них так, словно это была огромная сумма, и, замерев, с восторгом рассматривала полученные деньги, пока ее не попросили отойти, чтобы и следующая девушка могла наконец получить то, что ей причиталось.

Она отнесла банкноты на почту для отправки в Файетт, но радостное возбуждение не оставило ее и после этого. И все-таки сидеть со всеми в общей комнате, в то время как другие девушки перебирают разные возможности потратить свои деньги, было невесело. Захотелось уйти, и она решила пойти прогуляться по Мерримак-стрит.

Стоял ясный, не очень холодный вечер. Выпавший на Рождество снег почти совсем растаял и лежал только кое-где на обочинах да на газонах перед домами. Раз или два она останавливалась, заглядывая в неосвещенные витрины магазинов, но счастье, оттого что она уже выслала домой деньги, было всеобъемлющим и даже вытеснило желание задумываться о недоступном. Почти не застревая у витрин, она быстро прошла до конца Мерримак-стрит, бросила беглый взгляд на водопады, а затем вернулась, едва заметив, что дважды прошла расстояние в тринадцать кварталов, и, оказавшись в пансионе, сразу же крепко уснула.

Бурная радость, вызванная получением первых денег, быстро иссякла, и, когда декабрь перешел в январь, она почувствовала себя еще более одинокой, чем прежде. Новеньких не поступало, спала она по-прежнему одна, а Хильда, которая и в лучшие времена была скорее мила, чем сердечна, отдалялась все больше. Хильда вообще теперь часто бывала в дурном настроении, и Эммелина – судя по ряду признаков – очень ее раздражала. Можно было подумать, что ее неумение счастливо приспособиться к условиям лоуэллской жизни Хильда невольно рассматривала как некоторый упрек своим организаторским и педагогическим способностям.

По правде сказать, почти для всех январь был самым плохим месяцем. Впереди никакого праздника, а весна так далеко, что ее приближения даже и не почувствовать. В Файетте, где зимы всегда были долгими, трудными, тяжелее всего проходили февраль и март. Но теперь, вспоминая Файетт, Эммелина просто представить себе не могла, что и там она чувствовала себя иногда несчастной.

На второй неделе января она получила письмо из дому, написанное, явно по просьбе матери, рукой Гарриет. Принимая во внимание, что Гарриет не исполнилось еще и одиннадцати, нельзя было не поразиться тому, как ловко она ввела в него подтекст. Содержание состояло из продиктованной матерью благодарности за деньги и просьбы, чтобы Эммелина описала Гарриет все лоуэллские развлечения, всех своих новых подруг и новые платья. Эммелина изорвала письмо в клочья, а весь оставшийся день изо всех сил пыталась отделаться от преследовавшего ее текста. Новые подруги и новые платья! Несправедливость жгла и терзала так сильно, что она себе места не находила. После ужина, сидя со всеми в общей комнате и слыша голоса девушек, не понимала ни слова, как будто отсутствовала. Вспомнилось, как Гарриет, когда она попросила ее о каком-то мелком одолжении, вдруг выкрикнула: «Ты не приказывай – ты мне не мать!» Вспомнились многочисленные случаи, когда Гарриет нарочно переиначивала ее намерения и желания. Странно сказать, но до сих пор все эти события не вспоминались и уж тем более не досаждали. Ведь Гарриет была на три года моложе, совсем еще маленькая.

Но теперь Гарриет в Файетте, рядом с мамой, а она, Эммелина, одна-одинешенька в Лоуэлле и не может, как прежде, глянуть в спокойное лицо матери, чтобы снова увериться, что выпады Гарриет – просто детские глупости, что невзгоды пройдут, что жизнь станет полегче.

Ах, если бы в Лоуэлле был хоть кто-нибудь, кому все можно рассказать! Миссис Магвайр сказала, что, если возникнут проблемы, она может взять и прийти. Но как же ей постучаться в дверь дома Стоуна и пожаловаться на сестру и на одиночество, когда любая злость на сестру – это грех, а живет она не одна, а среди сорока других девушек? Как раз в этот день мистер Магвайр снова спросил ее, все ли в порядке, а она даже не знала, что и ответить. Не хотелось докучать ему жалобами, да и неловко было вступать в длинный разговор. Ведь девушки могли подумать, что она ищет его покровительства или что жалуется на них.

В конце концов она снова пошла прогуляться, хотя давно уже решила отказаться от этой привычки. Пройдя мимо домов корпорации «Саммер», она дошла до четырехугольника эпплтоновского квартала. Это был небольшой приятный сквер, который, конечно же, станет еще красивее, когда снег сойдет и зазеленеет трава. Но неужели и тогда, весной, она все еще будет в Лоуэлле?

– А, попалась!

Она стремительно обернулась, уверенная, что это мистер Магвайр, но это был молодой рабочий, который заговаривал с ней в чесальне в тот первый день, когда она только пришла на фабрику. Ярко-румяный, в шерстяной шапочке, он больше походил на подростка, чем на мужчину. Она вгляделась, пытаясь понять, так все-таки подросток или мужчина? Если подросток, с ним можно и поболтать. Он весь сиял, оттого что сумел напугать ее. А она размышляла, откуда он, не одинок ли, как и она. Нет, он не выглядел одиноким. Лицо грубоватое, но не злое: простое деревенское лицо, каких она сколько угодно видела в Файетте. И что плохого, если она поиграет с ним в снежки, посмеется, пошутит, как дома с Льюком и Эндрю?

Но потом образ Фанни встал у нее перед глазами, и, ни слова не говоря, она повернулась и бросилась наутек, да так и бежала без передышки до самого пансиона.

В последующие вечера она уже не выходила из дому. Вечером в воскресенье миссис Басс ушла в гости и девушки, пользуясь случаем, впустили в общую комнату коробейника. Эммелина держалась в стороне и делала вид, что внимательно читает Библию, в то время как существо странного вида, больше походившее на старуху в мужской одежде, открыло напоказ коробку с лентами. Еще один торговец принес лоток с мелочами – гребни, несколько брошей, образчики тесьмы и кружев. Третий – сгорбленный, с бельмом на глазу – явился с подносом, полным сластей. Торговцы сластями больше всего злили миссис Басс, которая говорила, что ее девочки едят до отвала и им не нужно, чтоб в них пихали всякую дрянь. Ее неодобрение делало сласти еще более желанными, и теперь все оживленно пересмеивались, а несколько девушек уже окружили поднос, решая, чем же им полакомиться. Хильда сидела в углу и читала с выражением некоторого недовольства на лице, Мейми и Дови присоединились к весело смеющимся вокруг подноса девушкам, а старик-торговец, оказавшись в толпе, уже озирался в поисках путей к отступлению. Медленно продвигаясь к двери, он молча предлагал товар сидевшим неподалеку девушкам. И когда проходил мимо Эммелины, Мейми, презрительно посмотрев в ее сторону, бросила: