Кэтрин Куксон - Стеклянная мадонна Страница 30

Еще с полчаса она восседала на коне, а новый конюх, большой забавник, развлекал ее беседой. Потом он повел лошадей с луга. Они возвращались по аллее пешком, как и пришли. Перед тем, как показался дом, Мануэль остановился.

– Окажите мне услугу, мисс… – На сей раз он не забыл про «мисс», и она ответила:

– Конечно, Мануэль, только скажите, какую именно.

– Вы ведь уже научились сидеть на Честере верхом?

– Да.

– Вы не сделаете этого еще разок? Видите ли, если мы вот так, пешком возвратимся во двор, ваш отец решит, что я зря ем свой хлеб. Мне платят за то, что я учу вас ездить верхом, и я готов поставить десять против одного, что он вышвырнет меня отсюда к… – Он чуть было не сказал «к черту». – Словом, обратно в Шилдс, если увидит вас пешей.

– Понимаю, Мануэль. Разумеется, я сяду на Честера.

Она намеренно не сказала «поеду», потому что «езда» означала качку, огромное расстояние до земли и уверенность в неминуемом падении.

Когда он опять забросил ее в седло, Аннабелла улыбнулась ему и с искренней благодарностью сказала:

– Спасибо, Мануэль.

Она смекнула, что он печется не о своем месте, а о ней, о том, как взъестся на нее папаша, если окажется, что она так ничего и не достигла. В последнее время она еще больше, чем прежде, старалась угодить отцу, поскольку стала его бояться.

Мануэль, заглядывая в ее зеленые глазки, думал: «Бедная малютка, она способна радоваться, но ей что-то мешает. Надо будет побольше ее веселить».

Впервые Аннабелла въехала во двор верхом, не чувствуя тошноты и не предчувствуя обморока. Еще раз поблагодарив Мануэля, она бросилась в дом, к маме. Узнав, что мать вышла прогуляться, она выбежала из дома и так же бегом достигла пагоды, где обнаружила мать.

Розина сразу поняла, что ребенок совершенно счастлив, и позволила ей пространно поведать о доброте нового конюха. Их совместное сидение на бревне посреди поля как будто не показалось ей неподобающим. Она наблюдала издалека эту сцену. Она видела, как конюх в нарушение всех правил посадил девочку в седло, где и продержал достаточно долго, не пытаясь чему-либо учить. Зато во двор Аннабелла въехала верхом. Видимо, молодой человек избрал такую тактику, видя, что ребенок отчаянно боится лошадей, однако Розина даже на расстоянии усмотрела в его манере недопустимую фамильярность. Сейчас, взяв Аннабеллу за руку, она сказала, что радуется вместе с дочерью, что ей понравилось первое занятие с новым конюхом, однако сочла нелишним напомнить, что слуги, какими бы добрыми и приятными они ни казались, остаются слугами, то есть людьми, которым надлежит знать свое место. Поставить их на должное место может только поведение их господ. Понимает ли это Аннабелла?

Аннабелла все поняла. Розина не стала говорить ей, что в будущем ей не следует сидеть со слугой на бревнышке, потому что не захотела, чтобы дочь знала о ее шпионстве, тем более из урока вышел толк. Однако Аннабелла по-прежнему чувствовала, что в ее жизни появилось нечто приятное и удивительное. Она относилась к Мануэлю как к совсем молодому человеку, почти как к Стивену, хотя ему наверняка уже исполнилось двадцать лет. Никто никогда не заставлял ее смеяться так, как он. А до чего он добр, до чего ласков!

Это чувство сохранялось у нее целые две недели, пока, направляясь как-то раз с отцом на конюшню, она не стала свидетельницей поразительной сцены.

Мануэлю казалось, что он прожил в Редфорде не две недели, а два месяца, а то и два года. Он не только занимался любимым делом, его еще хорошо кормили и удобно поселили – у него появилась собственная комната над дальним стойлом. Комнатушка была крохотная и голая, но его это устраивало: в Шилдсе они спали вшестером среди крыс, зная, что место, освобожденное одним, немедленно займет другой. К тому же на него просыпался золотой дождь: в дополнение к полному пансиону ему положили тридцать фунтов в год. Ему нравилась ливрея: ее теплый цвет шел к его коже, в ней он выглядел молодцом.

Одно его смущало – плохое отношение челяди. Никому не нравилось, как быстро он достиг высот, и никто не лишал себя удовольствия лишний раз это продемонстрировать. К женщинам это не относилось, но женщины всегда бывали с ним ласковы, даже слишком, чтобы обращать на них внимания. Они всегда были не прочь заарканить мужчину, тем более что на поверку каждая оказывалась шлюхой. Он не торопился выбрать ту, с которой придется постоянно делить ложе; к остальным же, появлявшимся и исчезавшим, оставался безразличен, понимая, что выбора у него нет: зов природы вынуждает довольствоваться партнершей, оказавшейся в такой момент под рукой.

Он уже несколько дней чувствовал, что долго так не выдержит. За едой слуги обсуждали его, разглагольствуя об иностранцах, подлизывающихся к хозяевам. Он не мог переносить подобную несправедливость, поскольку ни к кому не подлизывался, не испытывая в этом необходимости; в глубине души он всегда оставался сам себе голова. Так будет и впредь.

В то утро он немного опоздал к завтраку. Утро выдалось суматошным: с пяти часов на конюшне царила суета, так как хозяину понадобилось в половине десятого выехать на фабрику, и он приказал приготовить ему Фэрайла. Примерно в то же время госпожа собралась совершить поездку в Дарэм. Предстояло также дать урок юной мисс. Он трудился за двоих, приводя в порядок коней.

Каретой должен был править Армор, вместе с ним предстояло выехать Джону Герону. Зная, что обоим некогда, Мануэль сказал Армору:

– Предоставьте это дело мне и Дэни, а сами ешьте и одевайтесь. Не бойтесь, карета будет блестеть!

Армор похлопал Мануэля по спине и ответил:

– Славный ты парень! Да будут благословенны твои родители!

Оба рассмеялись. Армор знал, что конюх уважает его как человека, преданного лошадям, и платил ему тем же.

Опоздав к завтраку, Мануэль улыбнулся служанке Дорри, которая поспешно поставила перед ним миску с овсянкой. Дорри захихикала.

Он уже почти доел кашу, когда его ложка замерла на полпути ко рту. Фейл и Каргилл беседовали вполголоса, однако явно хотели, чтобы их было слышно. Он услышал имя гувернантки, а потом Фейл сказал:

– Интересно, хватает ли он ее за зад?

Овсянка комом встала у Мануэля в горле. Он понял, что обсуждается новый порядок вещей. После первого урока, прошедшего без сопровождения, их всегда провожала на луг гувернантка. Ей тоже было велено учиться верховой езде, но она боялась лошадей еще больше, чем ее подопечная, поэтому довольствовалась сидением на бревне, пока он возил девочку по лугу. Он не возражал против присутствия гувернантки: это была приятная собой молодая женщина, лет на шесть старше его, но все равно милая, хотя немного скованная. Он собирался сделать все, чтобы разбить лед ее скованности, так как в пророчестве Марджи говорилось и о ней. Он рассматривал ее как полезный инструмент. В жизни Мануэля было еще одно желание, помимо работы с лошадьми, – научиться грамоте. Кто еще, кроме гувернантки, сумел бы посодействовать его осуществлению?