Элиза Ожешко - Последняя любовь Страница 30

Как в зеркале, увидела Изабелла свое прошлое, словно по волшебству представшее перед ней в ряде картин. Вот она, чистая, невинная девушка, тянется к свету. Но постепенно туманная завеса заволакивает истину и добро, и жизнь начинает казаться игрушкой, забавой. Потом, как в калейдоскопе, закружились перед ней бесчисленные балы, шумные толпы, музыка, танцы, и всюду она царит, всюду она первая. Дома — пусто, и ее все больше и больше затягивает в омут безумств. Вот у ее кровати стоит колыбель, а в ней улыбается ребенок, но в груди ее не шевельнулась материнская любовь, это очищающее чувство. Все неистовей кидается она в вихрь пустых и шумных забав, все больше запутывается в тайных и бессмысленных любовных похождениях. Сейчас она в расцвете красоты. Люди в восхищении прощают ей грехи — и все-таки она несчастлива! Пустота в душе и пустота вокруг. Впервые встретила она человека, который пробудил в ней чистые и глубокие чувства, и он презирает ее, не желает даже взять от нее цветок.

Она открыла глаза, посмотрела на ветку — свидетельницу ее унижения, и тяжко вздохнула.

«Почему он меня не любит? — подумала она. — Чем завоевать его сердце?»

«Красотой тела!» — шепнул дух тьмы.

«Красотой души!» — молвил светлый дух.

«Разве я недостаточно красива?» — мысленно спросила женщина.

«Красива, очень красива! — воскликнул дух тьмы. — Иди и убедись сама».

Она подошла к зеркалу. Лицо ее покрывал румянец, глаза пылали, бурно вздымалась грудь по тонким муслином. Она вынула из волос золотой гребень, и густые светлые кудри волной рассыпались по плечам и спине. Бриллиантовая шпилька, не вынутая из волос, звездочкой мерцала надо лбом.

Долго стояла она так и, глядя на свое отражение, думала: «Да, я очень красива!»

«Очень!» — вскричал дух тьмы.

«Чего же мне недостает?»

«Души», — ответил светлый дух.

Изабелла со вздохом опустилась в кресло и задумалась.

«Мне плохо, я страдаю, как быть?»

«Познай другую, прекрасную сторону жизни, — говорил светлый дух. — Пойми, жизнь не игрушка. Очистись от грязи низменных страстей, сними побрякушки и раскрой свою душу страданию и труду».

«Он бредит! Не слушай его! — захихикал дух тьмы. — Не хватает только, чтобы ты стала монашкой, надела власяницу и перепоясалась четками. А может, ты и бичевать себя станешь? Ха, ха, ха!»

«Нет, — возразил светлый дух, — монашеская одежда и четки — не спасение; нужен труд и дело… Смотри, вот твоя дорога…»

И, будто по мановению волшебной палочки, женщина увидела тихий сельский дом. Снаружи и внутри суетились слуги — она была богата. В дальней комнате, закрытая белоснежным пологом, стояла колыбель ее сына, и чужие оберегали ее.

«Что же я буду тут делать?» — удивилась Изабелла.

«Ты будешь матерью и достойной женщиной», — ответил светлый дух.

«Чепуха все это! — закричал потерявший терпение дух тьмы. — Как это так? Красавица, окруженная поклонниками, должна затвориться в доме, точно уродина, точно простая баба? Отказаться от поклонения, нарядов, блеска и учить азбуке сына, а может, посвятить свою жизнь одному мужчине, прислушиваться к нуждам людей низшего сословия и, больше того, — как сестра милосердия, помогать бедным, ухаживать за больными и дряхлыми стариками? И это ты — красавица, богачка, молодая и такая желанная для всех? Ха, ха, ха», — смеялся дух тьмы, заглушая громким смехом шепот светлого духа.

Смолкла битва двух духов — двух внутренних голосов. Изабелла полулежала в мягком кресле — она задумалась, и из глаз ее тихо скатилась крупная, жгучая слеза. Прощалась ли она с ангелом или гневалась на него по наущению дьявола?

Слеза быстро высохла на жарких ланитах, женщина уснула, и дьявол снова стал владыкой ее души.

Долго сидел этой ночью Стефан, погруженный в раздумье, закрыв ладонями лицо; наконец взял перо и начал писать.

«Даже немолодые, очень трезвые люди порой грезят, им снятся сладостные сны. Я, мой друг, грезил целых две недели. Никогда в жизни не видел я до сих пор такого сна… Ну что ж, видно, каждый рано или поздно должен пройти через это. Сегодня я проснулся. Мы катались на лодке по Неману, был чудесный вечер, Ружинская пела, как только она одна умеет. Я взял ее руку и при свете луны увидел… обручальное кольцо.

Словно колдовским блеском сверкнуло оно предо мной! Какая злая ирония судьбы! Для одних это предел желанного счастья, для других точно укус змеи в сердце.

Она не вдова, я заключил это из ее слов, и не разведенная — тогда у нее не было бы обручального кольца, значит, она замужем. Где-то живет человек, который зовется ее мужем и имеет на нее права. Может, она его любит?

Ты знаешь, Зыгмунт, что я отношусь к жизни серьезно и чувства поражают меня точно гром. Я человек бурных страстей, потому-то я такой сильный и мужественный.

Когда я увидел желтую змейку на ее пальце, речные глубины стали манить меня, и я испытывал на себе закон притяжения жидких и твердых тел: между мной и Неманом в эту минуту был сильный магнитный ток.

Это продолжалось лишь одно мгновение, и сейчас я совершенно спокоен, хотя на душе у меня очень тяжело. Желанный образ стоит передо мной и, как в древние времена умирающий гладиатор, говорит: «Caesar, morituri te salutant»[96].

Усни на дне моей памяти, пленительный образ, и не мешай мне жить дальше мужественно и с пользой. Будь солнцем и согрей остаток дней моих!

Как прежде, пойду я один вперед, неутомимо и упорно. А она пусть будет благословенна за дарованные мне волшебные минуты, за возвышенное чувство, которое помимо воли возбудила во мне! Если бы не она, я бы никогда его не испытал…

Я не могу больше ее видеть, — не хочу, чтобы поколебалось мое решение, которое далось мне нелегко. Я уеду отсюда и вернусь ли до ее отъезда — не знаю. Надо считаться со своими силами: как они ни велики, но все же я всего-навсего человек.

Итак, мой друг, жизнь — это борьба. И где ее предел? Нам, бедным земным скитальцам, это знать не дано. Проторенные, гладкие дорожки — для глупцов и слизняков, а чем щедрее природа оделила человека, тем трудней и тяжелей идти ему по жизненной стезе. Он борется, истекает кровью, пока над его головой не зазвучит «Requiescat in расе»[97] — эта последняя песня земных странников».

Кончив писать, Стефан снова закрыл руками лицо. Ночные часы уходили, а он все думал.

Если бы кто-нибудь увидел, как он сидит, слегка нахмурив лоб, устремив ясный взгляд в пространство, решительный и спокойный, то сказал бы, что это не убитый горем человек, а ученый, решающий сложную проблему.

Кто умеет читать в душе человека, тот знает, что истинное страдание не изливается в слезах и стенаниях.