Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи Страница 30

— Зачем ты достала куклу? Хочешь, чтобы я на время дала ее крошке Агате?

— Я хочу сама дать ей куклу! — отвечала Элизабет.

— Тебе не обязательно туда ходить. Мало того что зрелище не из приятных, но ведь можно и заразиться… Трюм если и проветривается, то самую малость.

— Если тебе эта работа по силам, Бонни, то и мне нечего сидеть и жалеть себя. Хочу делать что-то полезное, как вы с дядей Жаном!

Восторга девочки, когда ей вручили куклу, хватило, чтобы оковы печали и уныния спали с сердца Элизабет. Исхудавшая, бледная, с белокурыми кудряшками, Агата снова стала улыбаться.

— Очень давно, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, эта кукла меня утешала! Ведь моя мама тоже улетела на небо, — шепнула она на ушко девочке. — Я тебе ее дарю! Ее зовут Кати, как и мою маму.

— О мадам, спасибо! Спасибо!

Элизабет этот момент запомнился надолго — такой искренней была признательность девочки. На нижней койке лежал мальчик постарше, с коротко стриженными волосами, кареглазый. Он тронул молодую женщину за юбку, обращая на себя ее внимание.

— Спасибо, что вы так добры к моей сестре, мадам! Это Агата, с которой вы только что говорили. А на соседней койке — наш папа.

Так Элизабет познакомилась с Луизоном, исхудавшим от постоянных проблем с желудком и недостаточного питания. В тот же вечер она подарила мальчику своего бережно хранимого оловянного солдатика.

— Он станет твоим талисманом! Когда я была совсем маленькая, мне его подарил мальчик твоих лет. Меня тогда оставили одну в спальне старинного замка, и мне было очень страшно. Смотри, он стучит в барабан!

Зачарованно глядя на фигурку, Луизон улыбнулся, и эта детская улыбка оказалась лучшим успокоительным для истерзанного женского сердца.

Стоя на корме, Элизабет жадно вдыхала свежий воздух. Она смотрела на пенный след, оставляемый кораблем на воде, которая сегодня была красивого бирюзового оттенка. Пахнущий йодом ветерок развевал прядки темных волос, выбившихся из-под ее головного платка.

— Мадам Джонсон?

Подошел капитан. Поклонился, приветствуя Элизабет, и она развернулась к нему лицом.

— Могу я вас потревожить, мадам? Это ненадолго.

— Ну конечно! Я решила немного отдохнуть. Только что я спрашивала у матроса, скоро ли мы прибудем в Нью-Йорк. Может, вы знаете больше?

Его ответ был оптимистичным, но очень уклончивым.

— По моим расчетам, мы прибываем в пятницу, 14 июля, то есть с десятидневным опозданием. Слава Богу, в воскресенье мы повстречали рыболовецкое судно и передали с ним послание портовым властям в Нью-Йорке. Все, кто ждал «Гасконь», — родственники пассажиров, друзья — наверняка уже отчаялись!

— Я согласна с вами, капитан. У меня в Нью-Йорке приемные родители, и мы с мужем так радовались, строили столько планов! Первым делом — венчание в церкви, потом — подыскать себе квартиру. Я до сих пор не знакома с отцом Ричарда. Его мать умерла двенадцать лет назад.

— Сочувствую вам, мадам, — любезно отозвался капитан. — Надеюсь, месса по вашему супругу и Борену, которую отслужил наш капеллан, принесла вам хоть какое-то утешение.

— У меня было странное чувство. Как если бы вместо меня на мессе присутствовал другой человек, а я — я была далеко, — призналась Элизабет. — Но я от души вас благодарю, капитан!

— Со своей стороны, мадам, хочу выразить вам свое восхищение и уважение. Самоотверженность, с какой вы заботитесь о больных в твиндеке, — выше всяческих похвал, учитывая, что вы сами в трауре. Мсье Дюкен и его невеста тоже оказывают нам неоценимую помощь, как и другие волонтеры. И я заговорил об этом неслучайно, мадам: у меня хорошие новости!

Элизабет посмотрела на него с любопытством. Пораженный ее красотой (белый платок, под который были убраны волосы, только подчеркивал изящество ее черт), капитан на мгновение потерял нить разговора.

— Корабельный врач наконец пришел к определенным выводам о болезни, свирепствующей среди пассажиров третьего класса. Поначалу я сам поддался панике: мы опасались тифа или дизентерии. Но смертей не было, и симптоматика говорила о другом. У больных не было ни страшной лихорадки с бредом, ни спутанности сознания, что свойственно тифу. Основных симптомов дизентерии — красных отметин на верхней части тела, жутких болей в животе — тоже ни у кого нет.

— В чем же тогда дело?

— Серьезное отравление питьевой водой. Доказать это оказалось несложно. Среди пассажиров второго и первого класса, которых поят из других цистерн, заболевших нет. Доктор настаивает на важности еще одного факта: те, кто ухаживает за больными, в порядке.

— И снова несправедливость, снова всему виной это разделение на богатых и бедных! — вскипела Элизабет. — Капитан, в тот достопамятный вечер, перед штормом, вы порадовались за меня. Я говорю о повышении моего социального статуса… Так вот, позвольте, я вам кое-что объясню!

— Выслушаю вас с огромным удовольствием!

— Моя мать — из очень обеспеченной семьи и выросла в старинном замке. Я прожила там же, в поместье своего деда по материнской линии, последние два с половиной года и ни в чем не знала отказа. У меня была собственная породистая лошадь для верховой езды, прекрасный гардероб, изысканные драгоценности, но я ощущала себя… не в своей тарелке. Уж лучше бы тогда, в детстве, я попала в Нью-Йорк с обоими родителями и мы жили бы счастливо, даже если бы были бедны — что, скорее всего, так бы и было. А теперь я лишилась мужа, и по возвращении к мсье и мадам Вулворт, которые тоже очень богаты, я хочу помогать самым несчастным и обездоленным!

От волнения у нее перехватило горло. И все же в голосе Элизабет прозвучала хрупкая надежда. Перед ней открывался путь благих дел, который поможет ей справиться с горечью утраты и тоской.

— Мадам, я счастлив, что мы снова повстречались во время этого плавания — трагического и сумбурного, да! — но которое лично мне напомнило, что в этом мире по-настоящему важно и ценно. Я обязательно сообщу ответственным лицам, что санитарные условия в твиндеке, с его теснотой, неудовлетворительны. И если в моих силах будет что-то изменить к лучшему, я это сделаю.

Он снова поклонился, на этот раз дольше задержав взгляд на ее лице. Элизабет ответила вежливым кивком. В глубине ее больших голубых глаз мерцала робкая искорка надежды.

Дакота-билдинг, в апартаментах Скарлетт Тернер, в пятницу, 14 июля 1899 года

Мейбл Вулворт принимала свою подругу Скарлетт у себя почти ежедневно. Исключение составляли воскресенья, когда Эдвард настаивал на том, чтобы побыть с супругой наедине. К себе богатейшая наследница пригласила ее всего раз, и то Мейбл не увидела