Елена Арсеньева - Любовные чары Страница 34

– Наоборот, богат, что является единственным его достоинством. – Джессика тяжело вздохнула, и ее прекрасные голубые глаза наполнились слезами. – Риверс просто уродлив: лысая голова, сгорбленная спина, желтый цвет лица… И к тому же ужасно скуп. Выйти замуж за пугало? Не сомневаюсь, он бы превратил мою жизнь в домашний ад!

Последние слова были едва различимы среди беспрерывных всхлипываний. Но Джессика через силу улыбнулась и продолжила:

– Десмонд – благослови его господь! – все понял и сказал, что принуждать меня не станет, уверив, что я могу жить в Маккол-кастл сколько угодно. Конечно, если бы мы с Десмондом жили в замке одни, то могли возникнуть толки, и он вынужден был бы жениться на мне. Но присутствие Урсулы и Джаспера… Что такое, Марион?

– Ерунда, – едва выдавила Марина. – Просто вдруг в горле запершило.

Вовсе не ерунда, и ничего нигде не запершило – у нее дыхание сперло от слов Джессики: «Он вынужден был бы жениться на мне». А что, лучший выход для всех. И для Марины тоже! Тогда Десмонд постарался бы поскорее отправить домой тайную жену, освободив ее от брачных уз.

Да и вообще их брак недействителен. Марина может заглядываться на любого мужчину, хоть бы на Хьюго. То же и Десмонд. Но почему-то от мысли о том, что Десмонд полюбит – не просто плотски пожелает, но полюбит! – кого бы то ни было, у Марины защемило сердце. Но не дай бог Джессике что-то заподозрить.

– Кажется, я простудилась… – Марина старательно и довольно натурально чихнула. Выхватила из кармана платок, поднесла к носу – и выронила: то оказалась скомканная бумажка, исписанная и исчерканная.

Батюшки-светы! Листок из Джасперова дневника! Очевидно, Марина безотчетно сунула его в карман, когда Сименс едва не застиг ее на месте преступления.

Она быстро нагнулась, но Джессика оказалась проворнее.

– Что это, Марион? Какой у вас странный носовой платок! – Она рассмеялась и развернула листок. – Здесь что, пробовали новое перо? А почерк-то! Ну-ка, что тут? «Жизнь наша делится на две эпохи: первую проводим в будущем, а вторую в прошлом». Ого! философия, и притом тонкая. Писал человек умный. Напрасно он зачеркнул так много. «Я знаю, что жизнь моя не удалась. Вспомнить мне нечего, кроме горя, которое я приносил себе и другим своим беспутством и слабоволием. Но, возможно, новый лорд Маккол когда-нибудь добром вспомнит меня хотя бы за то, что я сегодня был единственным свидетелем на свадьбе его отца и матери. Когда стало ясно, что у меня не может быть детей, я исполнился особой отеческой нежности ко всем ним: и большим, и маленьким, и даже нерожденным. Я глядел на Гвендолин – а она казалась еще прелестнее в предвкушении своего пусть еще не скорого, но явного материнства – и думал, что мой отец все-таки потерпел то поражение, которое я ему предсказывал. Дочь сельского викария, которая вынуждена была пойти в услужение, – и Алистер Маккол, надежда и опора всего рода…»

Джессика выронила листок и какое-то время невидящими глазами смотрела на гобелен, украшавший стену и, словно нарочно, изображавший брачную церемонию.

Марина стояла ни жива ни мертва. Больше всего на свете ей хотелось бы очутиться сейчас за тридевять земель от девушки, безутешно оплакивающей своего жениха и вдруг узнавшей, что тот не просто был ей неверен, а вовсе повенчан с другой.

– Где ты это взяла? – спросила Джессика.

– Н-не… не пом-ню, – промямлила Марина. – Где-то в кор… в коридо…

– Не лги! – перебила Джессика. – Мне не нужна ложь во спасение. Говори!

– У Джаспера, – созналась Марина, не выдержав ее повелительного взора. – Я перепутала двери и…

– Джаспер не может иметь детей? Каким же тогда образом… – прошептала Джессика.

«О чем это она? Уж не повредилась ли бедняжка в уме?» – испуганно подумала Марина.

– Как ты мог, Алистер! – простонала Джессика, а затем зарыдала, ломая руки и не вытирая слез, заливавших ее лицо. И вдруг с тоской уставилась на кольцо – знак не любви, а обмана. – Алистер, любимый мой…

«Брайан, любимый мой!» – эхом донеслось из-за двери, и Марина кинулась вон, испытывая облегчение, что появился приличный предлог сбежать: невыносимо было смотреть на тяжкое горе оскорбленной невесты. Впереди белой стрелой летел Макбет, все это время смирно просидевший под складками ее шелковых юбок. Марина толкнула дверь и едва не сбила с ног сгорбленную фигурку: седые спутанные волосы, обрывки фаты, сухие померанцы. Урсула скорчилась за дверью, что-то бормоча.

– Тише, тише, – пробормотала Марина, беря старую даму за руку. И та покорно поплелась за Мариной. Но вдруг остановилась, вырвала руку:

– Куда ты идешь? Я тебя не знаю!

Марина вгляделась в блуждающие, выцветшие глаза. Вот странно! У женщины совершенно безумный вид, а вчера ночью голос ее звучал хоть и слабо, перепуганно, однако вполне трезво… Ах да, Марина и забыла: то было во сне! И здравомыслие Урсулы ей тоже привиделось? Появилось желание немедленно все уточнить, и Марина, близко склонясь к Урсуле, спросила:

– Что сделали с Гвендолин? Где она теперь?

Ничто не дрогнуло в глубине угасшего взора.

– Как нежный лютик, вся звеня, была любовью я согрета, – вяло молвила Урсула и вдруг заломила руки с криком: – Это вы, леди Элинор?

Марина едва не пустилась прочь, но старая дама вцепилась в нее, восклицая:

– Покажите ваши руки, леди Элинор! Высохла на них кровь? О, я знаю, вы никогда не простите! Проклятие Макколов вечно! – И вслед за тем Урсула разрыдалась, причитая: – Бедная леди Элинор! Вас убили, но так, чтобы смерть казалась естественной. Вас держали, а негодяй, подручный вашего мужа, вскрыл вам вены, и вы истекли кровью. Потом кровь вытерли, и никто ничего не заподозрил. Но утешьтесь: ваш убийца умер в жестоких мучениях. Его преследовал призрак женщины, одетой в белое, с ручейками крови на запястьях… Покажите ваши руки, леди Элинор!

– Я не леди Элинор! Оставьте меня в покое, сумасшедшая старуха! – крикнула Марина что было сил и стряхнула с себя тщедушное, но цепкое тельце.

Урсула недоумевающе воззрилась на нее:

– Не… не леди Элинор? А кто же?

И потащилась прочь, напевая свою песенку. Макбет поплелся следом. Один раз оглянулся, и Марине почудился укор в зеленых кошачьих глазах.

Она бессильно привалилась к стене, в тоске подумала: «О господи! Что я здесь делаю?!»

Фея лесного озера

Подходил к концу февраль, а признаков зимы Марине так и не довелось увидеть. Каждый день розовая заря приводила за собою прелестный день, потом золото солнца сменялось серебром луны. Переход зимы в весну был настолько плавным, что Марина удивлялась: зачем англичанам придумывать названия для времен года? Здесь стоит как бы одна пора, только иногда теплее, а иногда прохладнее. Вспомнилась загадка: «Зимой и летом одним цветом…» Это не елка, нет! Это Англия! То ли дело зима в России…