Андре Моруа - Превратности любви Страница 35

Июль стоял знойный. Все наши друзья разъезжались, отправлялись на каникулы; мне не хотелось покидать Париж – это значило бы расстаться с Филиппом. Как-то вечером он пригласил меня поужинать в Сен-Жермене. Мы долго сидели на террасе. У наших ног расстилался Париж – черный океан, где отражались мерцающие звезды. Из сумрака доносился смех влюбленных пар. В аллеях кто-то напевал. Совсем близко, в траве, кузнечик пел нам колыбельную песенку. На обратном пути, в автомобиле, он рассказывал мне о своей семье и несколько раз сказал: «Когда вы будете в Гандюмасе… когда вы поближе познакомитесь с мамой…» Слово «женитьба» не было произнесено ни разу.

На другой день он уехал в Гандюмас и пробыл там две недели; за это время я получила от него много писем. Перед тем как вернуться, он прислал мне подробный рассказ, о котором я уже упоминала, – историю его жизни с Одилией. Этот рассказ очень заинтересовал и удивил меня. Я обнаруживала здесь Филиппа беспокойного и ревнивого, каким никогда не представляла его себе, а также, в некоторых острых ситуациях, и Филиппа циничного. Я поняла, что он хочет предстать предо мною таким, каков он есть, чтобы избежать всяких тягостных неожиданностей. Но нарисованный им портрет не испугал меня. Что мне до того, что он ревновал? У меня не было намерения изменять ему. Что мне до того, что он иногда развлекался в обществе молодых женщин? Я готова была согласиться на все.

Теперь все и в его поведении, и в речах говорило о том, что он решил на мне жениться. Это очень радовало меня, однако мое счастье несколько омрачалось смутным беспокойством: мне казалось, что какая-то долька раздражения, которую я порою улавливала в нем, когда он меня слушал или следил за тем, что я делаю, теперь стала мелькать у него чаще и явственнее. В течение вечера, начавшегося с полного духовного единения, мне не раз случалось замечать, что от какого-нибудь сказанного мною слова он вдруг замыкался в себе и впадал в задумчивость. Тогда я тоже умолкала и начинала припоминать все, что было мною сказано. Все мои фразы представлялись мне вполне невинными. Я силилась понять, что именно могло его задеть, но понять это мне никак не удавалось. Реакция Филиппа на те или иные слова казалась мне загадочной и совершенно неожиданной.

– Знаете, что вам надо сделать, Филипп? Скажите мне обо всем, что вам во мне не нравится. Я вижу, что кое-что… Ведь я не ошибаюсь?

– Нет, – согласился он. – Но все это мелочи.

– Мне хочется знать их, постараться их исправить.

– Хорошо, – ответил он, – в следующую поездку я вам о них напишу.

В конце месяца он уехал на два дня в Гандюмас, и я получила от него следующее письмо:

«Гандюмас, близ Шардейля (Верхняя Вьенна)

ЧТО МНЕ В ВАС НРАВИТСЯ: Вы сами.

ЧТО НЕ НРАВИТСЯ: Нравится все.

Да; то, что я сейчас написал, в известном смысле правильно, но не совсем. Может быть, было бы точнее отметить в обеих колонках одни и те же черты, ибо есть мелочи, которые мне нравятся как часть Вашего существа, в то время как они мне не нравились бы сами по себе у другой женщины. Попробуем продолжить.

ЧТО МНЕ В ВАС НРАВИТСЯ:

Черные глаза, длинные ресницы, линия шеи и плеч, фигура.

Прежде всего – сочетание мужества и слабости, смелости и застенчивости, целомудрия и пылкости. В Вас есть нечто героическое; оно глубоко скрыто под безволием в отношении мелочей, но оно есть.

Черты, свойственные юной девушке.

Спортивные платья.

Душа с присущей ей добросовестностью; бесхитростность, любовь к порядку. Бережно хранимые книги и тетради.

Разумность.

Скромность.

ЧТО НЕ НРАВИТСЯ:

Чуточку неловкая резкость движений. Вид девочки, застигнутой за шалостью.

Прежде всего – нежелание видеть и принимать жизнь такою, какова она есть; идеализм в духе англосаксонских иллюстрированных журналов; несносная сентиментальность… Строгость по отношению к недостаткам окружающих.

Черты, свойственные пожилой даме.

Платье с желтой туникой; отделка шляп (голубое перо); коричневое кружевное платье; все, что перегружено; все, что искажает линию.

Бережливость; осторожность и в хозяйстве и в чувствах.

Отсутствие легкомыслия. Отсутствие гордости.

В левую колонку я мог бы вписать еще очень многое. Все, что справа, – крайне неточно. Во всяком случае, следует добавить:

ЧТО МНЕ В ВАС НРАВИТСЯ:

То, что мне в Вас не нравится.

Ибо все это составляет часть Вашей личности, и я не хотел бы ничего в ней менять, не считая нескольких совершеннейших мелочей, которые случайно пристали к Вашему облику. Ну вот, например… Однако мне надо все-таки заняться делами фабрики. Фирма Ашет просит изготовить особую бумагу для нового издания, а сейчас ко мне явился мастер, чтобы обсудить улучшенный состав бумажного теста. Как не хочется отвлекаться от письма, предназначенного Вам! Добавлю еще одну черточку для завершения картины:

ЧТО МНЕ В ВАС НРАВИТСЯ:

Долгая, сладостная мечтательность, в которую я погружаюсь, когда думаю о Вас.

Шамфор рассказывает следующее: «Некая дама стала говорить кавалеру де В.: «Что мне в вас нравится…» – «Ах, сударыня, – прервал он ее, – если вы это знаете – я погиб!..»

Что мне нравится в Вас, Изабелла…

Филипп».

Это письмо погрузило и меня в размышления. Мне вспомнилось, как Филипп порою критически посматривает на меня. Я уже давно замечала, что он придает какую-то особенную значительность не только моим словам, но и платьям, шляпкам, всем мелочам моего туалета, и это огорчало, даже оскорбляло меня. Теперь я с удивлением обнаруживала у себя некоторые взгляды моей матери и ее инстинктивное презрение к роскоши. Меня очень удивляло, что Филипп придает значение таким вещам. Я понимала, что мы не можем быть совершенно одинаковы, но мне казалось, что всерьез обращать внимание на такие мелочи – недостойно его. Однако Филиппу это было свойственно, а мной руководило одно желание – нравиться ему. Поэтому я старалась стать такою, какою ему, по-видимому, хотелось меня видеть. Я не вполне преуспела в этом, а особенно мучило меня сознание, что я не вполне ясно понимаю, чего именно он хочет. Моя бережливость? Отсутствие легкомыслия? Да, он был прав. Я знала, что я уравновешенна, осмотрительна. «Как странно, – думала я, – в детстве я всегда была девочкой романтической, я восставала против окружающей суровой, рассудочной среды, а теперь Филипп, наблюдая меня со стороны, находит во мне такие наследственные черты, которые, казалось, совсем мне не свойственны». Читая и перечитывая его письмо, я невольно оправдывалась: «"Вид девочки, застигнутой за шалостью". Но как же мне, Филипп, не казаться девочкой, которую только что разбранили?.. Меня воспитывали так строго, что Вы даже представить себе не можете. Я не могла выйти из дому иначе как в сопровождении мадемуазель Шовьер или мамы… Ваша Одилия, Филипп, провела детство при беззаботных родителях, которые предоставляли ей полную свободу… Вы жестоко страдали от этого… Моя «несносная сентиментальность»? Дело в том, что окружающие меня люди были так мало сентиментальны… Я жду от любви климата теплого, ласкающего, которого семья мне не дала… Моя скромность? Отсутствие гордости? Но как я могла быть уверена в себе, если мне в детстве постоянно внушали, что у меня одни недостатки, что я жалкая посредственность…» Когда Филипп возвратился, я попробовала изложить ему эту горячую защитительную речь, но он только улыбнулся и был так ласков, что я тут же забыла об его письме. День нашей свадьбы был назначен, и я чувствовала себя несказанно счастливой.