Робин Максвелл - Синьора да Винчи Страница 36

— Значит, провидение не случайно одарило Леонардо, — возразил Лоренцо. — Теперь ему не придется рядиться в чужие одежды.

При его словах у меня дважды екнуло сердце: «чужие одежды» напомнили мне о собственном притворстве, а комплимент наследника Медичи моему сыну просто сразил.

— Благодарю вас обоих за то признание, которое вы оказываете моему… племяннику, — запнулась я, едва не сболтнув: «сыну».

— Приятно было познакомиться, — стал прощаться Лоренцо. — Надеюсь, мы с Сандро сможем как-нибудь наведаться в ваше новое заведение. Обожаю аптеки. Обоняние не жалует мой сломанный нос, но в аптечных лавках я еще способен кое-что унюхать.

— Значит, вам стоит прийти поскорее, пока моя аптека еще не открыта для посетителей. Я смогу вам все в ней показать, и толпы клиентов нам не помешают. У нас будет время для беседы…

— А вы любите беседовать? — лукаво улыбнувшись, осведомился Боттичелли.

Наверное, я покраснела, но ответила:

— Да, очень люблю.

— Значит, вы попали в круг единомышленников, — ослепил меня неподражаемой улыбкой Лоренцо. — Помимо верховой езды, организации празднеств и любовных дел с хорошенькими женщинами беседа для нас — наиважнейшая в мире вещь.

— Что, если мы придем завтра? — предложил Боттичелли.

— Завтра годится, — согласилась я, не веря, что условилась с ними о встрече.

Они пошли по улице своим путем, а я двинулась обратно, едва замечая, куда и как иду. От всего увиденного и услышанного за день, от всех невероятных встреч, оттого, что я снова смогла обнять Леонардо, в моей голове царила сплошная сумятица.

«Чума возьми этого Пьеро! — с досадой подумала я вдруг. — Он и теперь не удосужился побеспокоиться о единственном сыне!» Мне вспомнилось его бахвальство по поводу «ценного знакомства» с Андреа Верроккьо, благодаря чему, дескать, и удалось пристроить Леонардо к маэстро в ученики. Ха-ха! Благодарить надо исключительно талант нашего сына! Верроккьо сам признал, что он — гений.

Но я не стала слишком усердно предаваться неприятным воспоминаниям: папенька не раз говаривал, что от них печень спекается в собственной желчи, нутро гниет, а сердце чернеет и рассыпается в прах. Поэтому я изгнала Пьеро из своих мыслей.

Я была счастлива, что наконец-то свиделась с Леонардо, довольным жизнью и оцененным по достоинству, и в равной степени была взволнована предвкушением неизбежного грядущего визита. А Лоренцо де Медичи и Сандро Боттичелли, хотя я их едва знала, судя по всему, были людьми слова.

Дома я сразу же принялась за уборку: необходимо было к их приходу вынести весь оставшийся от ремонта хлам. Однако меня снедало беспокойство. Приготовить ли скамеечки и стулья и принять гостей внизу, в лавке, или все же пригласить двух друзей наверх, в гостиную? Они не назвали мне точного времени посещения, и я гадала, стоит ли кормить их обедом или подать более скромное угощение? Однако теперь я была молодым мужчиной, к тому же не настолько богатым, чтобы нанять домоправительницу или кухарку. Значит, я не могла подать к столу ничего излишне роскошного или изысканного, иначе это вызвало бы у моих гостей подозрения. С другой стороны, пригласив к себе этих великолепных персон, я не должна была осрамиться перед ними из-за дурной стряпни.

В конце концов я сделала выбор в пользу простой, но заведомо вкусной еды — обычного вина «Санджовезе»,[10] мягчайшего белого козьего сыра, свежего хлебного каравая и запеканки, которую научила меня готовить тетя Магдалена. Это блюдо из греческих оливок, красного винограда, оливкового масла и бальзамического уксуса, слегка приправленное тимьяном, папенька предпочитал всем остальным, и моим гостям оно тоже наверняка пришлось бы по вкусу.

Я подмела в лавке пол, пошуровала метлой наверху в углах, чтобы выжить оттуда оставшихся пауков, и открыла банки с самыми душистыми травами. Их густые ароматы, смешиваясь, должны были наполнить собой помещение и потрафить обонянию наследника — любителя аптек. Одновременно я решила ограничить гостевое пространство первым этажом, мои суматошные приготовления, таким образом, распространились только на лавку и кладовую.

Вечером я приняла ванну. Прохладная вода приятно освежала мою разгоряченную кожу, я лежала на спине, вытянувшись во весь рост, и при свете свечи рассматривала свое тело. Из-за вынужденного голодания я была по-прежнему худа, как тростинка, но груди, освобожденные от перевязи, в воде снова округлились и слегка набухли. Тяжелые работы в огороде и легкие — по хозяйству сделали мои руки сильными, а пальцы — ловкими. Ноги, хотя и стройные, сохранили мягкую округлость форм, сквозь рябь на воде темнел меж бедер треугольник, скрывавший женские органы.

Что ж, мое тело сослужило мне хорошую службу как женщине — теперь пусть послужит мне как мужчине.

«Если уж я намерена и дальше спокойно жить во Флоренции, — подумалось мне, — надо научиться чувствовать себя мужчиной».

Папенька наставлял меня, дескать, эликсир из бычьих семенников снабдит меня недостающими мужскими чертами — маленькой грудью, более низким голосом и даже, возможно, оволосением на лице. Однако для получения нужного количества яичек и приготовления экстракта пришлось бы умертвить целые стада ни в чем не повинных животных, поэтому подобная возможность свелась практически к нулю. Приходилось вместо этого рассчитывать на обман чувств и на свои доселе скрытые способности к подражательству. Что до женских чувственных желаний, о них я давным-давно позабыла, так что себя саму одурачить мне ничего не стоило.

Волновалась я на этот счет только из-за Леонардо. Сегодняшняя встреча с ним вызвала прилив непрошеной материнской нежности, размягчила огрубевшие чувства, и мои стиснутые повязкой груди в мгновение ока налились, как в прежние времена, когда я подносила свое дитя к соску.

«Ладно, — решила я, — если потеря женственности и есть та цена, которую я плачу за возвращение ко мне Леонардо, то я ничуть не прогадала. Я уже ощутила безграничную свободу житья в мужском обличье: хожу, куда хочу, говорю, с кем хочу и как хочу. Во всяком случае, пути назад нет, и Катериной мне больше не бывать. Ей остается только умереть».

Я вдохнула как можно глубже, задержала дыхание и погрузилась в ванну с головой. Совершая над собой язычески-вольнодумный крестильный обряд собственного изобретения, я исторгла из себя прежнюю женщину, вытолкнула ее наружу через кожные поры. Мои легкие готовы были вот-вот взорваться, и, вынырнув наконец из воды, я яростно выдохнула последнее напоминание о Катерине де Эрнесто да Винчи, а мой громкий вдох был первым криком новорожденного Катона-аптекаря.