Ширин Мелек - Кёсем-султан. Величественный век Страница 37

Однако ведь сама валиде Сафие далеко не всегда поступала именно так, как говорила…

Что она, бабушка Сафие, подумает по этому поводу? То есть что сделает – понятно (ничего страшного!), а вот что подумает?

Но ведь она уже сказала это – еще давно, в харарете: «Мой маленький большой внук»…

Еще один взгляд на Башар – подруга отвечает прямым взглядом в упор, в глазах плещутся упрямые искры. Еще бы, ее имя – «победительница», оно говорит само за себя.

«Неужели мы сдадимся?» – говорили глаза подруги, и Махпейкер почувствовала, как ее собственный вольный дух восстает против такого предположения. Не бывать этому, вот просто не бывать! И плевать, что во дворе незнакомые мужчины, пускай даже мальчишки… плевать, что строгие правила шариата запрещают…

Она, Махпейкер, жила и до того, как приняла ислам! И парней много раз видела. Ничего в них нет особенного, в тех парнях, такие же люди, только устроены немного по-другому, да посильней будут, чем она, Махпейкер… не всегда, впрочем… Зато у нее есть подруга и напарница, с которой они без слов могут друг друга понять. И раз шахзаде желает позабавиться… что ж, почему бы и не доставить ему это счастье! Еще раз. Теперь уже – привселюдно, так что это станет не тайной, а свершившимся поступком.

Только вот кто забавляться станет – это еще вилами по воде писано!

«Женщина, владеющая искусством всасывания и сжатия, будет всегда желанна, потому что мужчина знает: она – драгоценнейшая из жемчужин».

Наставница-калфа нахмурила черные, тщательно выщипанные брови и обвела взглядом учениц. Те сидели смирно, подавляя как желание отчаянно покраснеть и выбежать вон, так и желание захихикать.

Времена, когда девушки позволяли себе вольности, давным-давно прошли. Самых отъявленных ослушниц куда-то дели, и по гарему ходили достаточно мрачные сплетни о том, где ныне обретаются эти несчастные. Согласно слухам, одну из них видели вообще в казармах янычар, где бедняжка…

Махпейкер подобным глупостям не верила. Не потому, что такого быть не могло: девушка уже убедилась, что в Оттоманской Порте случается всякое, а в гареме «всякое» и вовсе случалось с завидной регулярностью. Просто… ну кто их там видел, может, сама калфа? Или, бери выше, валиде прогуляться захотелось и тропинка вывела ее прямиком к янычарским казармам? Ну, чушь же собачья, да простит Аллах за такие мысли! Некому донести вести из янычарских казарм до ушей гаремных невольниц.

Что не означает, будто девицы, не сумевшие справиться с суровой гаремной муштрой, нынче пребывают в блаженстве и неге, соединенные браком с каким-нибудь красавцем. Небось, на рынке продали, как скот. И куда эти девочки потом попали – одни небеса ведают.

Оставшиеся в гареме в любом случае трудились усердно, дабы не разделить участи неведомо куда пропавших подруг. Поблажек строгие калфа никому не делали, требуя от учениц всемерной старательности и безукоризненного послушания.

– Драгоценнейшей из жемчужин! – повторила калфа, воздев палец к расписанному цветами и птицами потолку. – Это значит, ни капли не похожей на невоспитанных, грубых, необученных, легкомысленных и сварливых девчонок, которых я наблюдаю перед собой день за днем. Начнем упражнения, и да заставит Аллах хоть некоторых из вас и хотя бы сегодня думать не тем местом, каковое у вас всегда наготове, а головой! Для особенно одаренных даю подсказку: голова находится сверху, вы в нее едите.

Башар сказала как-то, что ежедневная грубость наставниц – часть обучения: дескать, если не сумеешь сдержаться перед женщинами, то каково будет устоять перед раздраженным мужчиной? Нужно воспитывать скромность и умение пропускать отравленные стрелы сарказма мимо ушей. Это было нелегко. Хорошо той же Башар – она принадлежала у себя дома к знатному роду и, когда вспомнила об этом, все пошло на лад.

– Ты же не обращаешь внимания на лай собак, когда проходишь мимо них? – сказала она как-то Махпейкер, в очередной раз не сдержавшейся и оставшейся за это без обеда и ужина. – Пускай себе заливаются там, за заборами. Главное – вовремя отследить ту собаку, которая собирается вцепиться тебе в лодыжку, а вот она-то, как правило, атакует молча. То же самое с наставницами. Пускай их визжат, тебе какое дело? Ты станешь возлюбленной султана, а они навсегда останутся здесь, учить новеньких. Я бы тоже, наверное, от такого взбесилась.

Махпейкер слушала подругу, глотая злые слезы, затем давилась пресной лепешкой – единственным, что Башар удалось украсть для подруги, и думала. Очень серьезно думала.

Способ Башар был ей как-то не по душе. Однако свой норов давно уже следовало смирить, если она хотела выжить и победить ситуацию. Надо было изобрести собственный способ.

И Махпейкер такой способ нашла. Им оказалась жалость.

В конце концов, Башар права. Бедные наставницы-калфа и впрямь останутся здесь навсегда, формально уважаемые всеми, на деле же всеми ненавидимые… кроме тех немногих, которым удастся понять, что именно благодаря жестокой науке они смогли выжить и преуспеть.

Конечно, наставница может попросить султана в благодарность за верную службу выдать ее замуж. Но за кого? По гарему ходило множество историй о девушках, которые предпочли синицу в руках журавлю в небе, надежную крышу над головой и верного мужа – призрачной султанской милости. Но изнеженные и беспомощные, эти наложницы, ставшие женами, не умели вести хозяйство, их никто ничему подобному не учил. Мужья требовали от них готовить еду, убирать дом, ходить на базар (тот самый базар, где их чуть было не продали – а то и продали когда-то, именно в султанский гарем!), а когда женщины падали от усталости, требовали еще и ублажить себя в постели, в противном же случае грозили побоями, а то и, хуже того, вовсе разводом. Быть вышвырнутой на улицу страшно, и ни одна женщина не может хотеть ничего подобного. Так что глупостью со стороны почтенной калфа было бы возжелать ухода из гарема.

А ведь муж может и не ограничиться одной женой. Захочет взять молоденькую – что ты тогда станешь делать? Смиришься или тоже окажешься на улице?

Не от хорошей жизни идут в калфа, вовсе не от хорошей! Так что следует пожалеть и их, суровых наставниц. Кто же еще их пожалеет, если не ты, на чью долю тоже выпало делать то, к чему душа не лежит?

С этого момента дела пошли на лад. Нет, калфа точно так же придирчиво цеплялись к каждой мелочи, выискивали недочеты и назначали за них наказания. Но что-то все-таки изменилось. Возможно, отношение самой Махпейкер к гаремной науке. Теперь она спокойно улыбалась, выслушивая ядовитые реплики наставницы, и пару раз (завистливые глаза видят каждый чужой успех, раздувая его стократно!) ей говорили, будто бы, глядя ей вслед, наставница тоже не хмурилась, а еле заметно кривила губы в усмешке. Правда это была или нет, Махпейкер не знала и особо не допытывалась. Ей приятней было считать сплетню правдивой.