Джо Беверли - Нежный защитник Страница 38

— Удовольствие? — растерянно переспросила Имоджин. Одно дело — животная страсть и похоть. Но что плохого в простом удовольствии? Наверняка он имел в виду поцелуи. Как же все это сложно!

— Сама твоя растерянность говорит о чистоте души, дитя мое. — Отец Вулфган снисходительно потрепал ее по щеке своей скрюченной лапой. — Я уже описывал тебе некоторые вещи, которых ты должна избегать под страхом вечного проклятия. Язык во рту, рука на груди…

Имоджин потупилась, желая изо всех сил, чтобы ее не выдал яркий румянец.

— Я отравил твою невинность описанием этих жутких деталей, — вздохнул Вулфган, — но боюсь, это только начало. Я искренне желал бы оградить тебя от этого, но ты права, помня о своем долге стать чьей-то женой. Исполняя свой долг, нам часто приходится сталкиваться с искушениями самого разного рода. Позволь же поведать тебе о прочих уловках, на которые может пойти злокозненный враг рода человеческого…

В ту ночь Имоджин так и не сомкнула глаз, вспоминая все то, о чем говорил отец Вулфган. Многое из услышанного превосходило даже самые смелые девичьи фантазии. Кое-что вызывало у нее омерзение, и она не могла себе представить, чтобы Фицроджер захотел заниматься чем-то подобным. Но некоторые приемы, описанные капелланом, разбудили в ней такое возбуждение, что его наверняка можно было счесть за пресловутую похоть.

А ведь если она согрешит, если не устоит перед соблазном, то обречет на адские муки не только себя, но и свое потомство. И тем самым навек очернит доброе имя своей семьи. Согласно отцу Вулфгану, мужчины особенно подвержены дьявольской похоти. И на женщинах лежит нелегкая обязанность помочь им от нее избавиться.

Имоджин так и не поняла, как именно должна это делать. Разве что не выставлять напоказ перед мужем свою наготу и еще не ласкать его возмутительными способами, заботливо описанными строгим священником.

Можно подумать, она только об этом и мечтает!

Имоджин извелась настолько, что с радостью встретила восход солнца, означавший начало долгого дня, посвященного празднеству и молитвам. Правда, Марта пыталась отговорить ее от молитвы, ссылаясь на то, что сегодня ей будет на что потратить свои силы, но сальный блеск в глазах простодушной женщины только укрепил Имоджин в принятом решении. Ей требовалась не физическая, а духовная поддержка.

Марта вышла, недовольно ворча что-то себе под нос.

А Имоджин никак не удавалось сосредоточиться на чистых и возвышенных помыслах, как она ни старалась. Напротив, перед ее мысленным взором возникали картины одна необычнее другой.

Длинные и сильные пальцы Фицроджера, ласкавшие ее грудь.

Вкус его губ, прикасавшихся к ее губам.

Жаркая истома, прокатившаяся по телу, когда он сжимал ее в своих объятиях.

Тепло, осветившее его суровые черты всего один или два раза за время их знакомства.

Следует ли ей считать это признаком того, что она обрекла себя на вечное проклятие?

Она утроила усердие.

К полудню во дворе поднялся шум. Это приехал король. Имоджин испытала огромное облегчение.

Ведь это знаменовало начало конца.

Глава 9

Прибежала Марта. Она не находила себе места от нетерпения и была рада наконец-то заняться делом — приводить в порядок туалет Имоджин. Неожиданно в ее спальню явился сам король в сопровождении Фицроджера и своего личного врача. Доктор обследовал ее ноги и сообщил, что их состояние настолько хорошее, насколько это возможно. То есть она может ходить, но при этом пусть бережет себя. Он наложил целебный бальзам, составленный по его личному рецепту, и удалился.

Пока врач возился с ее ногами, Имоджин исподтишка разглядывала короля, дивясь про себя, по какой странной прихоти судьбы ее жизнь оказалась в руках этого незнакомца.

Красавчик Генрих был довольно молод и, хотя не мог похвастаться особо запоминающейся внешностью, вел себя с настоящим королевским достоинством. Он был крепко сбит и силен. Густые темные локоны слегка завивались по последней моде и спускались до самых плеч, а взгляд карих глаз был живым и ясным. Жесткие черные волосы густо росли у него на руках и покрывали даже короткопалые широкие кисти.

Хотя он явно питал слабость к роскошным одеждам, его наряд выглядел не намного дороже, чем наряд любого другого дворянина. Имоджин даже решила, что запросто превзошла бы его в роскоши, имей она возможность добраться до сокровищницы. Но тут же вспомнила предупреждение отца, что умный человек не станет демонстрировать свое богатство перед принцами.

Возможно, именно поэтому на Фицроджере сейчас была простая туника в красную и черную полоску, а из украшений, кроме привычного кольца, он надел только недорогой браслет.

Король явно пребывал в отличном расположении духа, и в его взгляде светилось настоящее веселье, когда он подшучивал над Фицроджером в связи с предстоящей свадьбой.

Однако, стоило зайти разговору об Уорбрике, выражение его глаз стало холодным и грозным, как клинок. Красавчик Генрих, четвертый сын в семье, оставшийся безземельным, с юности боролся за свое место в королевстве и только благодаря этому сумел завладеть английским престолом. Такому человеку не стоило переходить дорогу.

Затем Имоджин заметила еще кое-что.

Несмотря на разницу в возрасте, король и Фицроджер демонстрировали поистине братскую близость. Генрих то и дело облокачивался на плечо Фицроджера, поддразнивал его и получал в ответ весьма соленые шуточки. Они обращались друг с другом, как самые лучшие друзья.

И тут ее словно поразило громом небесным: она вспомнила, что когда король отправил гонца с приказом своему слуге прийти ей на помощь, этим человеком оказался именно Фицроджер!

Это можно было понимать как открытое заявление о том, что Фицроджеру предстоит стать ее мужем.

И она с горечью подумала, что он мог бы и не утруждать себя, завоевывая ее доверие. И что все пункты столь тщательно составленного брачного контракта — это пустые слова, круги на воде, потому что король не станет обижать своего драгоценного Тая. Кстати, она до сих пор не знает полного имени ее будущего мужа. Было очень смешно и глупо, что из всех присутствующих она одна не знает, как его зовут.

Она снова оказалась круглой дурой, как верно назвал ее Фицроджер. Она позволила заморочить себе голову воображаемой властью. Ни дать ни взять ребенок, обманутый соской-пустышкой.

Она сердито посмотрела на двух веселившихся мужчин. Похоже, ей все-таки стоило отнестись серьезно к аскетизму отца Вулфгана и препоручить свое тело и свои богатства заботам святой обители в Хиллсборо. Даже у короля не хватило бы власти препятствовать такому выбору.