Александр Дюма - Консьянс блаженный Страница 38

Папашу Каде спасли от смерти, но, вероятно, он не сможет пользоваться рукой, а передвигаться если и будет, то лишь с большим трудом.

Однако и это было уже немаловажно для несчастной семьи, чьей душой являлся Консьянс, а головой — папаша Каде, головой, хоть и отяжелевшей, но еще сохранившей разум.

Доктор вышел из хижины, провожаемый благословениями женщин; малыш Пьер держал его лошадь за уздечку; врач сел в седло и отправился обратно в Виллер-Котре.

Проехав сотню шагов, он заметил Консьянса.

Юноша стоял донельзя бледный и держал перед собой правую руку, завернутую в мокрое полотенце, все в пятнах крови.

— О Господи! — вскричал доктор Лекосс, придержав лошадь. — Что с тобой, мой бедный Консьянс?

— Господин доктор, — произнес юноша своим всегда спокойным мягким голосом, — со мной стряслась большая беда…

— Какая же, дорогое мое дитя?

— Я колол топором дрова во дворе папаши Каде и по неловкости отсек себе палец.

И, размотав полотенце, Консьянс показал врачу свою изувеченную руку.

Указательный палец был отсечен ниже второй фаланги, и кровь из раны текла столь обильно, что можно было опасаться кровотечения из малой артерии.

— Когда это случилось?

— Минут десять тому назад, господин доктор.

— А почему же ты сразу не прибежал ко мне за помощью?

— Я боялся сильно напугать матушку Мадлен, матушку Мари и Мариетту и решил, что лучше подождать вас здесь.

— Но, друг мой, — сказал Лекосс, — ты знаешь, что мне придется сделать тебе очень болезненную операцию.

— Я это подозревал, сударь, — спокойно ответил Консьянс.

Врач рассмотрел рану поближе и, словно желая узнать меру мужества Консьянса, заявил:

— Ты знаешь, я вынужден ампутировать остаток твоего пальца.

— Действуйте, господин доктор, — согласился Консьянс, словно не расслышав сказанного доктором или не поняв страшного смысла его слов.

— Но где? — спросил Лекосс.

— Как где?! — удивился юноша.

— Да, где я проведу эту операцию?

— Под тремя дубами, — предложил Консьянс. — Там нам будет удобно, не так ли?

Доктор озадаченно смотрел на молодого человека.

— Хорошо, — согласился он, — но кто мне будет ассистировать?

— Я, господин доктор, — сказал Консьянс.

— Как, ты сам?

— Да, я.

— А если ты обессилешь, если упадешь в обморок?

Юноша улыбнулся так, как, должно быть, улыбались мученики-первохристиане.

— О, этого не опасайтесь, господин доктор, — заверил он врача.

— Э, нет, — возразил тот, — если не опасно для тебя, то опасно для меня, Консьянс… Я должен буду перевязать ладонную артерию, и тут мне понадобится сильный мужчина. Подожди-ка меня здесь! Нажми вот так большим пальцем левой руки на ладонь правой, чтобы потерять как можно меньше крови, а я съезжу за кем-нибудь в деревню…

И Лекосс сделал шаг к своей кобылке.

— Не стоит, господин доктор, — остановил его Консьянс, — вот как раз тот, кто нам нужен.

И он указал кивком на Бастьена, быстро гнавшего лошадей с водопоя; нет сомнений, он и сам воспользовался возможностью утолить жажду, а потому немного опаздывал.

— Ах, да, Бастьен! — воскликнул врач. — Старый вояка… Чудесно!

И он знáком велел ему поскорее подъехать к ним.

Заметив знак, поданный доктором, Бастьен перестал петь «Гусары в боевом походе», пустил лошадей в галоп и уже через минуту стоял рядом с доктором и Консьянсом.

— Что случилось? — воскликнул он, увидев окровавленное полотенце на земле и изувеченную руку Консьянса.

— Дело в том, дорогой мой Бастьен, — объяснил Консьянс, — что доктор собирается сделать операцию и нуждается в твоей помощи.

Глаза Консьянса и Бастьена встретились, и гусар сразу же вспомнил их разговор, закончившийся всего лишь четверть часа тому назад.

— О, несчастный! — прошептал он.

— Так вы поможете нам, Бастьен? — спросил доктор. — В таком случае не будем терять время.

Гусар спрыгнул на землю и привязал лошадей к одному из трех дубов, а доктор поставил свою кобылку, животное весьма кроткого нрава, мирно щипать на противоположной стороне оврага травку, засохшую еще прошлой зимой.

— Ох-ох! — произнес Бастьен, подходя к доктору, успевшему извлечь из саквояжа свой лучший скальпель, в то время как Консьянс не сводил с него любопытного взгляда, и осведомился:

— Значит, это серьезно?

— Хирургическая операция всегда дело серьезное, дорогой мой господин Бастьен, — отвечал доктор, — но вы-то в первую очередь должны знать, что это такое, ведь вы сами претерпели нечто подобное.

— Да, да, — подтвердил Бастьен, — я-то знаю…

— Впрочем, вы, солдат, должны были видеть немало таких операций, не так ли?

— Черт подери! Конечно, я видывал виды… потому-то я здесь, доктор. В вашем распоряжении смельчак, который и глазом не моргнет… Задело! Консьянс, друг мой, побольше мужества… Приступим!

И нетрудно было заметить: Бастьен, несмотря на свою бодрую речь, сильно взволнованный, делал все возможное, чтобы придать себе то мужество, что он желал юноше. А тот, по обыкновению мягко улыбаясь, ограничился только двумя словами:

— Я жду.

И можно было подумать, что его чистая душа парила надо всем происходящим в этом мире и оказалась недоступной даже для боли.

Однако, опасаясь, как бы во время операции силы не покинули Консьянса, доктор поручил Бастьену держать пострадавшую руку юноши, зажимая на ней артерию. До сих пор это делал сам Консьянс.

Доктор разложил бинты, взял в руку скальпель — все было готово к операции.

Он подошел к пациенту.

— Начнем, дитя мое, усаживайся на склоне оврага, — сказал он.

— Зачем, господин доктор? Мне кажется, вам будет удобнее, если я буду стоять.

— Да, но хватит ли у тебя для этого сил?

— Будьте спокойны на этот счет, господин доктор!

— Хорошо! Но тогда, по крайней мере, прислонись к дереву!

— Охотно!

— И правда, — вставил слово Бастьен, — мне тоже это кажется более удобным.

Консьянс оперся спиной о ствол дуба; Бастьен охватил правой рукою дерево, а левой поддерживал руку юноши.

— Приступим, доктор, и, если можно, побыстрее, — попросил Консьянс.

— Это дело двух минут, — заверил его врач.

— И две минуты быстро пройдут, — откликнулся пострадавший.

Доктор снял с себя верхнюю одежду, закатал рукава сорочки и с уверенностью, выдававшей в нем бывшего полкового хирурга, одним движением сделал кольцевой надрез в несколько линий над нижним суставом надсеченного пальца, натянул кожу поближе к запястью, чтобы рельефней проступили мускулы, и с той же уверенностью движений надрезал мышечную ткань, сухожилия и синовиальную оболочку — при всем этом Консьянс не издал ни единой жалобы, ни единого вздоха!