Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll" Страница 38

— Зачем? — Рейчел глупо хлопала ресницами, вытянув смазанные губы в улыбке. След помады остался и на зубах. Она смотрела на него так недоуменно, что, казалось, будто действительно не понимала намека, что был слишком уж очевидным, по мнению самого Джеймса. — Может, лучше пойдем в кино? Должен быть фильм с Авой Гарднер! Я её так обожаю…

— Я хотел бы побыть с тобой немного наедине, — он оборвал её на полуслове, не желая выслушивать длинные речи о том, почему ей нравилась актриса, о которой у него не было и малейшего представления. Все они были для Джеймса похожи и однообразны. Впрочем с остальными девушками возникала та же проблема.

— О, ну ладно, — похоже, его предложение не на шутку озадачило Рейчел, и хоть она отчаянно старалась не подавать виду, но всё было написано на её милом глупом лице. Джеймс улыбнулся в ответ, но эта улыбка не подразумевала ничего хорошего.

Фрея, наспех выбежав из столовой, продолжила привычный порядок дня. Сперва далось ей это нелегко, потому что она была чрезвычайна взволнована не столько выходкой Реймонда, сколько внезапным появлением Джеймса, которого она и не замечала всё время, пока тот не спохватился внезапно с места. И опасение того, что он подойдет к ним и начнет при всех задираться к Реймонду, стало костью поперек горла.

Рейчел появилась, как нельзя вовремя. Всполошила их, как птиц, сорвав с мест, сбив прицел Джеймса, который, Фрея была более чем уверена, задержался на них. Они не виделись больше недели, и это было спокойное время, хоть и не в полной мере безмятежное. Фрея не пряталась от парня нарочно, но подобное стечение обстоятельств не могло её не радовать. Если бы ещё Рейчел меньше болтала, превознося Джеймса в своих бесконечных монологах, было бы проще о нем не думать вовсе.

Реймонд же беспокоил её гораздо меньше. Его подстрекания были пугающе мрачными, но Фрея сумела убедить себя в том, что это было не более чем ребячество, которым парень злоупотреблял исключительно с целью спугнуть, сбить с толку, отомстить.

Впервые он нашел её в библиотеке три дня спустя после неприятного инцидента. Подошел сзади, наклонился и над самым ухом начал шептать всякие гадости, отчего у неё мурашки пошли по коже. Он сумел не на шутку напугать Фрею, но дальше этого дело не заходило вопреки самым жутким опасениям. Когда Реймонд в пятый раз пощекотал ухо девушки словами «Ты должна умереть, грязная еврейка», она старалась не внимать пустой угрозе, поэтому сохраняла лицо, стоило только почувствовать наклонившееся над собой пахнущее плесенью старых книг тело Реймонда, шепчущего гадости.

Фрея никому не рассказывала ни о произошедшем в доме Инканти, ни о том, что за этим последовало. Пока Реймонд не стал преследовать её, ступая по пятам, потребности в огласке она не находила. Тем не менее, немного больше узнать о парне ей удалось. Он не был любимчиком ни среди студентов, ни среди преподавателей, а потому обсуждали его все охотно, даже когда сама Фрея о нем не спрашивала.

После того самого злопамятного вечера, в запутанных коридорах учебного корпуса она стала замечать больше знакомых лиц, которые узнавали её без лишних затруднений в ответ. Фрея не искала среди них поддержки или сочувствия, скорее ждала, когда стрелы пересудов и осуждений вместе падут ей на голову, прежде чем она успеет поднять в воздухе щит. На одной из коротких перемен к ней подошла компания молодых людей из троих парней и двух девушек, которые громко обсуждали положение дел в разделённом пополам Берлине, заняв место в центре большой гостиной дома своенравного профессора. Они не стали расспрашивать, что Реймонд сказал, но заверили в том, что слова его были равнозначно пустыми в своей громкости.

Его увлечение нацизмом, речами Гитлера и объемными работами Ницше никто не воспринимал всерьез. Реймонд любил угрожать всем, кто мог косо на него посмотреть, что было уже сродни привычки. Его ни разу не видели на танцах или любых других веселых собраниях. По кампусу слонялся, как призрак, появлялся всё время будто из ниоткуда. Старался оставаться в тени и не привлекать к себе внимание, что Фрея успешно нарушила. Ходили слухи, будто он устроил тайную нацистскую организацию. Кто был среди участников, чем они занимались и где собирались было неизвестно. Ещё один слух, появившейся из недопонимания или несовершенности догадки, чему Фрея не стала уделять много внимания.

Откуда Реймонд был родом, и кем были его родители, никому не было известно. Учился он по стипендиальной программе, а потому, скорее всего, семья его не была знаменита в широких кругах. История странного увлечения нацизмом также была запечатана за семью замками.

Фрее отчаянно хотелось знать истоки странного увлечения, но пришлось смириться с тем, что это было ей не под силу. Поэтому посещая места вроде столовой, закусочной или библиотеки в одиночку, она всегда была готова встретиться с шепотом Реймонда, повторяющим неизменно одно — «Ты должна умереть, грязная еврейка».

Взволнованная сорванным вмешательством Джеймса, Фрея оставалась первую половину дня рассеянной и невнимательной. Никак не могла сосредоточиться на образе скряги Скруджа, очертания мерзкого лица которого совсем стерлись с памяти. Забыты были духи Рождества, малыш Тим и старый добрый Кретчит. Более успешной оказалась попытка увлечься книгой, сюжет которой прогнал Джеймса из головы.

Фрея продолжала читать, сидя на краю ванной, куда набирала воду, шум которой совсем не сбивал с толку. Она была одна. Ни Рейчел, ни Алисса не успели вернуться, хоть на улице начинало смеркаться. Читала несколько часов к ряду, забыв об обеих подругах. Ничто не могло её отвлечь от переплета чувств описанных Эмили Бронте в «Грозовом перевале». Водила рукой по ровной глади горячей воды, обжигая подушечки пальцев.

Расстелила на холодном кафеле полотенце, перекинула через край раковины ночную рубашку, книжку оставила раскрытой на полу, чтобы затем, погрузившись в воду, погрузиться заодно и в чтение. Тело за считанные секунды покрылось мурашками. Казалось, на коже должны были остаться ожоги, но она быстро привыкла к температуре воды.

Играла со скользящим в руках мылом, что постоянно выпадало из неуклюжих рук. Проводила им по телу, мысленно отмечая про себя, как румяный загар медленно сходил с кожи, выравнивая её тон. Руки и ноги становились почти такими же бледными, как живот и грудь. Оставляла в воде цветные пятна от краски, что быстро растворялись, не оставляя по себе следов. Быстрыми движениями водила мылом по местам, которых всё ещё стеснялась касаться взглядом.

Прием ванны перестало быть для неё механическим действием. Фрея с большей щепетильностью относилась к своему телу, изучая его особенности, чтобы затем их в себе принять и полюбить. Делала это уже скорее из привычки, выбросив из головы безымянную и безликую девушку, очертания тела которой помнила лучше собственных. Взывая мысленно к увиденной картине, Фрея непременно чувствовала приятную истому внизу живота, названную в прочитанной ею книге «вожделением». Физическая потребность тела была обусловлена исключительно его природой, а не пошлостью мыслей, из-за которых Фрея всякий раз возгоралась стыдом.

Она не осмеливалась читать о самом процессе соития двух тел, хотя бы потому, что привилегия оставаться в комнате наедине была такой редкостной, что воспользоваться ею было приятной данностью. К тому же Фрея не была уверена, что готова была знать о сексе больше, чем должна была знать любая другая приличная девушка её возраста. В то же время отдавала себе отчет в том, что эти знания во многом могли бы помочь ей в подходящий момент жизни, когда пришло бы время. Это позволило бы подготовиться к неизвестности, стать более осведомленной в происходящем, а не быть испуганным ничего не смыслящим ребенком перед лицом неизвестности.

У неё была возможность погрузиться в чтение в тот самый день, но вместо этого чтива выбрала куда менее занятное. Учебники закаляли ум, художественная литература — душу. Именно последняя требовала отдушины, отдыха, небольшой передышки. И увлечься чужими переживаниями оказалось настолько приятным занятием, что Фрея не заметила, как потерялась в нем, забыв обо всем на свете.