Сюзан Ховач - Богатые — такие разные Страница 39

— Вам, наверное, было ужасно тяжело, когда она умерла от родов, но у меня, Пол, наследственность не такая, как у Викки, и я сильна как бык!

Я не отвечал. Секунды бежали одна за другой. Мы лежали, плотно прижавшись друг к другу, она на боку, приподнявшись на локте, а я раскинувшись на подушках.

— В чем дело, Пол? Есть что-нибудь другое? Что-то, о чем вы мне не говорили?

Я вспомнил о сострадании в глазах Элизабет и почувствовал, как по мне пробежал холод. Помолчав, я наконец ответил:

— Когда я женился на Сильвии, я пообещал ей, что любой ребенок, который мог бы у меня появиться, был бы только ее ребенком. Я никогда не обещал ей верности, но это сказал, и я действительно думал, что сдержу обещание.

— Но если у нее не может быть детей, разве это не освобождает вас от своего обещания?

— Я не хочу иметь детей.

— Если это так, почему вы всегда заставляете меня предохраняться, когда я откровенно говорю вам, что я согласна иметь незаконнорожденного ребенка?

Снова воцарилось молчание. Я с ужасом почувствовал, что горло у меня перехватило от бесполезного волнения, я тут же поднялся и вышел.

Я пошел по коридору к своей спальне, где мы с моим слугой спали каждую ночь, и сел на край кровати. Потом пришла Дайана и села рядом.

— Вы хотите его, Пол, не так ли?

— Я не могу с этим согласиться, — ответил я не глядя на Дайану, — но признаю свою полную ответственность за то, что случилось. Из-за моей жены я не могу официально признать этого ребенка, но если вы согласитесь, я буду высылать для него деньги.

— В этом не будет необходимости, если вы поможете мне начать собственное дело.

— Вы же знаете, что я это сделаю. Простите меня за то, что я наговорил вам. Вы можете не бояться — я держу свои обещания.

Она осторожно поцеловала меня в щеку.

— Обещайте мне, что снова приедете в Мэллингхэм, Пол. Я знаю, что вы должны в конце концов вернуться в Нью-Йорк, но дайте мне слово, что не забудете меня.

— Забыть просто физически невозможно!

Несколько минут мы целовались со все нараставшей страстью. Наконец я заставил себя сказать:

— Я рад вашему пониманию того, что когда-то мне придется вернуться в Нью-Йорк.

— Когда-то, да.

— Я никогда не оставлю жену, Дайана.

— Я с этим согласна.

Мне сразу же захотелось оставить жену и никогда больше не возвращаться в Нью-Йорк. Позволив себе улыбнуться противоречивости человеческой натуры, я впервые серьезно подумал о том, куда вели меня окольные пути моего соблазнительного путешествия во времени.

В ту ночь я лежал без сна, раздумывая над своим положением. Мне представлялось, что было два возможных пути: либо я должен немедленно покончить с этим и вернуться в Америку прежде, чем ситуация выйдет из-под контроля, либо продолжать так и дальше и тешить себя мыслью, что любая самая пылкая любовь неминуемо выгорает через полгода. В общем, я был склонен ко второму варианту. Уехать сразу было бы слишком мучительно для нас обоих, и это даже могло бы затянуть связь, которая в противном случае могла бы умереть естественной смертью. Но если продолжать, мы могли бы по-прежнему наслаждаться, достигнуть определенного пресыщения и мирно расстаться, оставаясь друзьями. Сентябрь? К сентябрю нашему знакомству было бы уже три месяца, и редко бывало так, чтобы мне хотелось продолжать связь дольше. Однако Дайана была исключительной девушкой. И я отложил все до октября. Не говоря уже о пресыщении, наши отношения к тому времени мог сильно испортить ребенок. Дайана, вероятно, уже утратит интерес к нашей близости, а я — к ее фигуре. Я не находил беременных женщин неотразимо эротичными.

На следующее утро я сказал Дайане:

— Я проведу все остальное время, что буду в Англии, в Мэллингхэме. Передам все дела на Милк-стрит Хэлу Бичеру, отойду от всех светских обязанностей, и возьму себе долгий отпуск, о котором мечтал годами. Вы сможете вытерпеть меня до конца сентября?

— Чудовище! — крепко обнимая меня, проговорила Дайана. — Подумать только — еще вчера я думала, что вообще не потерплю вашего присутствия!

— Полагаю, что мог бы предложить вам большую поездку по Греции и Италии, но…

— Это совершенно не обязательно, — перебила счастливая Дайана. — Я предпочла бы остаться в Мэллингхэме и привести в порядок свое гнездо. В любом случае политическая ситуация в Греции выглядит устрашающе. Если британская армия намерена громить там турок, то единственным моим желанием было бы держаться от Греции как можно дальше.

Все так и было сделано. Я поручил О'Рейли избавиться от дома на Керзон-стрит, рассчитаться с мисс Фелпс и продать «роллс-ройс». Встретившись в последний раз с Хэлом на Милк-стрит, я предоставил его самому себе и телеграфировал в Нью-Йорк о том, что уезжаю в отпуск. Даже послал отдельную телеграмму Стивену Салливэну с просьбой никого не связывать со мной ни по какому делу, за исключением катастрофы, сравнимой разве что с финансовой паникой 1907 года.

После всего этого я должен был написать жене.

Я порвал шесть вариантов письма, прежде чем написал:

«Драгоценная Сильвия, я неожиданно принял решение провести длительный отпуск в Англии, так как считаю, что это будет наилучшим для нас обоих. Заранее приношу извинения за свое продолжительное отсутствие, но прошу Вас верить, что поступаю правильно. Мне не хватает Вас, и я часто о Вас думаю, но этот отпуск именно то, что мне сейчас необходимо.

С любовью, Пол».

Я подумал, повертев в руках перо, и добавил:

«Р.S. Если кто-нибудь спросит Вас, не навсегда ли я эмигрировал в Англию, Вы можете ответить, что я дал Вам слово вернуться».

Немного поколебавшись, я сунул сложенный листок в конверт, запечатал его и отправил письмо за океан.

Я вспоминаю яркое сияние холодного солнца английского августа и мелкий, мягкий английский дождь, повисший туманной завесой над озерами. Помню свет долгих вечеров, крылья ветряной мельницы, медленно вращавшиеся на фоне золотистых небес, и коричневые пятна коров, пасшихся под сильным ветром на фермерских угодьях, долгие мили гряды одиноких дюн и стволы дубов, выбеленные соленой водой паводков, и заброшенные старинные церкви, дремлющие посреди дикого забытого пейзажа. Вспоминаю то непохожее на все лето, помню, как разрезал спокойные воды нос нашей яхты, слышу крик травника, вой выпи, проблески форели в светлых водах, гогот диких гусей и глухое хлопанье крыльев куропаток. Помню, как мы вставали с рассветом, чтобы посмотреть, как под первыми лучами зари изменялся цвет поверхности тихих водоемов и судоходных фарватеров, как колыхались заросли камыша и рогоза, как то там, то здесь вдруг начинала шевелиться трава на болоте, в которой копошились просыпавшиеся птицы. По вечерам туман отрывался от поверхности болот и уплывал куда-то через дамбы, и Дайана рассказывала об озерных призраках давно минувших дней, когда тайна здешних мест столетиями оставалась скрытой от внешнего мира.