Елена Арсеньева - Сбывшееся проклятье (Михаил Скопин-Шуйский, Россия) Страница 4

Димитрий обречен, и обречены все, кто станет его поддерживать. Человеку разумному (а князь Михайла всегда славился разумностью) следует вовремя отдернуть от него руки, чтобы не кануть в бездну небытия вместе с ним.

А царица Марина?

Чтобы понять, что будет с царицей, князю Скопину-Шуйскому нужно было встретиться с заговорщиками.

Когда племянник появился на собрании, Шуйский не поверил глазам своим. Только вчера стало известно, что Димитрий предложил великому мечнику войти в состав будущей Боярской думы после того, как она будет преобразована по образцу польского Сената. Если бы Шуйскому предложили что-нибудь этакое, он бы, наверное, поостерегся рисковать, вступая в заговоры. А впрочем, тут же смекнул князь Василий Иванович, племянничек небось решил еще бо́льших выгод сыскать при перемене власти.

Среди собравшихся в тот день в доме Шуйского были бояре и думные люди, а кроме них – несколько сотников и пятидесятников из войска, которое стянули к Москве, якобы собираясь идти воевать крымчаков (на самом деле Шуйский намеревался задержать его для взятия столицы). Тут еще были кое-кто из гостей и торговых людей, которые первый раз слышали речи Шуйского вроде такой:

– Если мы теперь же не срубим дурного дерева, то оно вырастет под небеса, и Московское государство вовсе пропадет. И тогда наши малые детки в колыбели станут вопить и плакать и жаловаться к Богу небесному на отцов своих, что они вовремя не отвратили неминуемой беды. Либо нам погубить злодея с польскими людьми, либо самим пропадать. Теперь, пока их еще немного, а нас много, и они помещены одни от других далеко, пьянствуют и бесчинствуют беспечно, теперь можно собраться в одну ночь и порешить их, так что они не спохватятся на свою защиту.

Вот и прозвучал призыв к убиению государя...

Князь Михайла кивнул и ждал, что будет дальше.

Шуйские, Василий и брат его Димитрий, рассказывали, что они пустили в ход давние связи с торговыми людьми Москвы, вызвали в столицу массу своей челяди из всех имений. На сторону заговорщиков привлечены также служилые люди, а в решительный момент из узилищ выпустят заключенников, которые станут бить поляков.

– Надо поспешить, чтобы дерево еще не выросло до такой степени, что его нельзя ни достать, ни срубить будет, – вещал князь Василий.

– А ну как провалимся? Ну как что-то не так пойдет? – заикнулся князь Татищев.

– А собственно, почему бы? – высокомерно глянул на него Шуйский.

– Дойдут до него слухи... упредит кто...

– Средь нас предателей нет, – почти ласково сказал Скопин-Шуйский. И ухмыльнулся про себя: все они были, по сути, предатели, ибо присягнули Димитрию, а теперь злоумышляли против него.

Ну да. А до того присягали Годунову, а потом злоумышляли против него, перейдя к Димитрию... Так на так – будет этак!

– Мы на все согласны! – с воодушевлением продолжал Скопин-Шуйский. – Мы присягаем вместе жить и умирать. Будем тебе, князь Василий Иванович, послушны: одномышленно спасем Москву от еретиков безбожных. Назначь нам день, скажи, что делать!

Василий Иванович словно бы воспарил над креслом своим.

– Поляков убивать всех. Расстригу – убить.

«А царицу?!» – мелькнуло у князя Михайлы.

– А царицу?

Вопрос был задан. Но спросил не князь Михайла. Татищев, или Федор Романов, или кто-то другой. Скопин-Шуйский не осмелился...

– Полячку в ссылку со всеми, кто жив останется, – проронил Шуйский, и князь Михайла медленно кивнул.

Значит, не сбудется ничего. Значит, придет смириться. Или... а вдруг? Нужно надеяться? Или забыть?

Ладно, он решит потом. Главное – пережить день, на который назначен был бунт.

И вот этот день настал – 17 мая 1606 года.

Толпа врывалась во все дома, где жили поляки, не боясь ошибиться. Ведь жилища их были заранее помечены по приказу Шуйского. Да и вообще, лес рубят – щепки летят. Тех, что пытались защититься, убивали на месте, а те, кто позволял ограбить себя донага, имели надежду остаться в живых, но лишились и вправду всего, даже чем грех прикрыть.

Смятение царило во всем городе.

В это время князь Шуйский, держа в левой руке крест, а в правой обнаженную саблю, ворвался в Кремль через Фроловские[2] ворота. Перед Успенским собором он соскочил с коня, торопливо помолился перед иконой Владимирской Божьей Матери и крикнул окружающим:

– Кончайте скорей с вором и разбойником, незаконным царем. Если вы не убьете его, он нам всем головы снимет. Во имя Господне, идите против злого еретика!

Набатный звон раздавался уже в Кремле. Многие сначала решили, что где-то пожар, но Петр Басманов, ближний боярин Димитрия и друг его, ни на миг не поверил, что звонят к пожару. Тут было что-то иное, и, кажется, он уже знал, что. Выглянул в окошко и увидел то, что являлось ему иногда в самых страшных сновидениях: толпу, бегущую по Кремлю. Толпу, вооруженную чем попало и готовую проливать кровь.

– Стойте, безумные! – закричал Басманов, высовываясь сколько мог в узкое оконце. – Остановитесь во имя Господа Бога! Одумайтесь!

Стрела вонзилась в оконницу рядом с лицом Басманова. Он отпрянул, ринулся в покои царя и в передней комнате столкнулся лицом к лицу с Димитрием.

Дворец, казалось, шатался во все стороны, с такой силой толпа билась в двери. Наконец она ворвалась внутрь.

– Держитесь, мои верные алебардщики, не пускайте их! – закричал Димитрий, не зная, что внизу вместо сотни стражи только три десятка ее (стражу распустили по приказу Шуйского), и не понимая, почему нападающие продвинулись так далеко.

Между тем алебардщики не могли больше сдерживать толпу. По ним дали залп из ружей; и кто-то из них упал, кто-то сдался и сложил оружие. Человек пятнадцать ринулись спасаться на верхние ярусы, думая там встать в оборону, но не успели: толпа вслед за ними вломилась на лестницу и сбила стражу Димитрия с ног.

Путь в царские покои был открыт.

– Спасайся, государь! – крикнул Басманов, понимая, что теперь надеяться можно только на чудо. – Я умру за тебя, спасайся!

Они переглянулись напоследок, и в глазах Димитрия сверкнуло яростное пламя. Оттолкнув выступившего вперед Басманова, он закричал:

– Подайте мне мой меч! Где мой меч?

Димитрий ждал, что Михаил Скопин-Шуйский тотчас явится на пороге, однако государев мечник исчез бесследно вместе с доверенным ему оружием.

– Он предал меня! – воскликнул Димитрий. – Иуда... Да будет тебе страшная, лютая смерть, умрешь в муках и захлебнешься своей кровью!

Он выскочил в сени, вырвал у одного из стражников алебарду и ринулся вперед, на толпу, крича:

– Я вам не Годунов!

Димитрий орудовал алебардой так ловко, что ухитрился свалить двух или трех нападающих, а потом чья-то рогатина вышибла оружие из его рук.